Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

Джин нерешительно соглашается и осторожно берет малышку в руки. Джин взволнована; она тоже ничего не говорит, а потом кладет ее себе на грудь. Аврора медленно поворачивает голову. Джин зачарованно на нее смотрит. Она счастлива, как никогда, и поворачивается ко мне, словно прося подтверждения:

– Неужели мы с тобой действительно сотворили эту девочку? Только я и ты? И никто другой? Невероятно. Разве в мире есть что-нибудь прекрасней? Разве мы пришли сюда, на эту землю, не для этого? И разве не ради нее мы с тобой встретились?

Аврора снова поворачивает голову, и от волнения по моим щекам текут слезы. Я не могу их сдержать, не могу ничего поделать, плачу, плачу от счастья. Если бы не родилась Аврора, то я бы сейчас был в другом месте, с Баби, как я это и делал все последнее время, хотя должен был находиться рядом с ней всегда. И мне становится стыдно, я стыжусь этого украденного счастья. Мне кажется, я отнял его у кого-то другого – у того, кто заслуживал бы его больше меня, как, например, тот Никола. Или у тысячи других мужчин, которые были бы счастливы и гордились бы, если были бы здесь вместо меня.

– Что такое, любимый? Почему ты так плачешь? Все прошло хорошо, она красавица, она твоя дочь, это Аврора, возьми же ее на руки.

Но я качаю головой и продолжаю плакать, говорю, что нет, не могу. Но потом я вижу, что Джин немного отстраняется, словно ей хочется взять эту сцену в фокус, лучше меня рассмотреть, словно она чего-то не понимает. Тогда я ей улыбаюсь, киваю, сажусь к ней поближе. Она успокаивается, медленно передает мне этот нежный сверток, и я беру его обеими руками, боясь, как бы он не упал, как самое тонкое и хрупкое стекло, которое когда-либо создавали, но одновременно и как самое драгоценное сокровище этого мира. Когда подношу ее к себе, я вижу это идеальное личико, эти закрытые глаза, эти маленькие и тонкие губки, эти такие слабенькие, крошечные, почти тающие ручки. Аврора. И я представляю себе ее сердечко, его тихое биение, – сердечко, качающее кровь, которая приводит в движение ее ножки, ручки, которые время от времени двигаются как в замедленной съемке. Это маленькое сердечко, которому я никогда, никогда в жизни не хотел бы причинять никаких страданий.

Выйдя из палаты Джин, я все еще совершенно потрясен и не замечаю толпящихся людей. В коридоре полно родственников и друзей.

– Привет, Стефано, поздравляем! Какое счастье! Как здорово! Когда мы можем ее увидеть?

Здесь Симона, Габриэлла, Анджела, Илария, еще какие-то подруги Джин, имен которых я не помню. Ну и, естественно, ее брат Люк со своей девушкой, Каролиной. Он меня обнимает.

– Я так счастлив. А как Джин?

– Хорошо, хорошо. Если хотите, можете ненадолго зайти, я постараюсь ее предупредить. Она приходит в себя. Но вы с ней только поздоровайтесь, и не все вместе, а то ей не хватит воздуха… И Авроре тоже.

– А какая она?

– Красавица.

– А на кого она похожа?

– Да я откуда знаю? Вы мне потом сами скажете, на кого она похожа. Я уже больше ничего не понимаю!

Франческа, мама Джин, начинает смеяться.

– Эй, оставьте его в покое, вы отнимаете воздух и у него!

– Да-да, спаси меня!

Потом приходит Габриэле. Он приносит мне кофе, эспрессо-лунго, в большой чашке, а не в пластиковом стаканчике.

– Да где ты его нашел?

– Я подкупил старшую медсестру. Я-то знаю, что у них всегда где-то припрятана кофеварка. – И он сжимает мне руку, хлопает меня по спине, потом улыбается и тихо говорит:

– Я стал дедушкой. Только никому не говори!

Ага, как будто никто еще не знает. Я киваю.

– Ну конечно.

Потом он начинает смеяться, понимая, что плохо соображает.

– Ну и дурак же я! – Он меня крепко обнимает и чуть не опрокидывает на меня кофе. – Об этом я мечтал больше всего. Спасибо, Стефано, ты сделал меня по-настоящему счастливым.

Я вижу, как на нас смотрит Франческа, наблюдавшая за этой сценой. Она взволнована. Потом она подзывает мужа к себе:

– Габриэле, иди сюда, оставь его в покое. Ты как мальчишка.

Он подходит к ней, и они обнимаются. Он целует ее в лоб, и потом они начинают шепотом разговаривать, и я их уже не слышу, но вижу, как они смеются. Они счастливы, молодые бабушка и дедушка, они все еще любят друг друга. Похоже, никто из них в этом совершенно не сомневается – и уж тем более ни у кого из них не может быть кого-то другого. Они оборачиваются, смотрят на меня и улыбаются. Я тоже пытаюсь улыбнуться. Я не хочу думать, что было бы, если бы я бросил их дочь ради другой. Как бы они вспоминали эту сцену; она бы предстала совсем в другом свете, и каким большим было бы их разочарование!

«Неужели ему было мало рождения Авроры? Разве она бы не заполнила его дни и его сердце?» «А я? Я даже снова свела их вместе, и это моя вина. Джин больше не хотела ничего о нем знать, но я снова заставила ее в него поверить. Как же я ошиблась! Бедная моя доченька! Я себе никогда этого не прощу».

Воображаю, что именно такими могли бы быть их слова. Может, Габриэле был бы еще более суровым. Может, он даже оскорбил бы меня, зная, что я ничего не сделаю. И он был бы прав. Они все правы. Я и сам не могу себя простить.

Днем появляется мой отец с Кирой. Они принесли цветы – или, если точнее, какое-то растение.

– Вы поставите его снаружи, на террасе или в доме. Оно будет расти вместе с Авророй.

Потом появляется Паоло. Он пришел с Фабиолой, и они протягивают мне завернутый в бумагу подарок.

– Погодите, зайдите в палату, поздравьте Джин.

Ее перевели в сто вторую палату. Мы подходим к двери, и я стучу.

– Можно?

Я тихонько открываю дверь. В палате сидят ее дядя и тетя.

– Привет, Стефано, входите, входите, мы уже уходим.

Так посетители меняются, и, когда они выходят, появляются Паола с Фабиолой. Увидев их, Джин улыбается. Она немного устала, но уже приходит в себя.

– Спасибо, что зашли, входите!

Фабиола берет сверток из рук Паоло и передает его Джин.

– Мы принесли тебе это. Вот увидишь, эта вещь тебя спасет.

Джин разворачивает сверток, оставляет бумагу на постели, я ее забираю, сминаю и бросаю в мусорную корзину, полную упаковок от других подарков. Джин смотрит на подарок с улыбкой.

– Какая красота!

Фабиола берет Паоло под руку и прижимает его руку к себе.

– Это музыкальная шкатулка, а это зеркальце, которое вращается и отбрасывает изображения на стену. – Фабиола гордится этим своим подарком. – Учти, мы тебя спасли! Не знаю, как будет вести себя Аврора, но Фабио, когда он родился, постоянно плакал, я была совсем без сил, в истерике, Паоло вел себя отвратительно, а эта музыкальная шкатулка оказалась единственной вещью, которой удавалось успокоить Фабио и заставить его уснуть. Фактически это вращающееся зеркальце спасло наш брак.