Дневники исследователя Африки - Давид Ливингстон

Матака вскоре прислал нам много каши и жареного мяса (говядины). У него обилие крупного рогатого скота и овец: на следующий день он прислал молоко. Бесстрастно выдерживаем постоянное глазение, хотя оно часто сопровождается отнюдь не лестными замечаниями. Они думают, что мы их не понимаем; вероятно, иногда я и правда понимаю их неправильно.

Моэмбе, город Матаки. 15 июля. Караван под начальством Сефа сегодня утром выступил в Килву. Сеф говорит, что в этом году умерло около ста человек из Килвы; значит, торговля рабами, так же как и филантропическая деятельность, связана с потерей жизни. Мы видели семь могил работорговцев.

Из Моэмбе к озеру Ньяса ведут две дороги: одна – к Лозеве, которая лежит на запад отсюда, напротив Кота-Коты, другая – в Манату, расположенный южнее. До первой из этих деревень пять дней пути, главным образом по стране, оставленной населением, до другой – семь, по сплошь населенной местности, изобилующей продовольствием.

Вскоре после нашего прибытия мы услышали, что группа вайяу, подчиняющихся Матаке, отправилась без его ведома в набег на Ньясу и угнала оттуда скот и людей. Когда она вернулась с добычей домой, Матака приказал отправить все обратно. Вскоре после этого вождь пришел ко мне с визитом, и я сказал ему, что его решение – самое радостное известие, какое мне пришлось услышать в этой стране. Он, очевидно, был доволен моим одобрением и, повернувшись к народу, спросил, слышали ли они, что я сказал. Затем повторил мое замечание и добавил: «Вы, глупцы, думаете, что я неправильно сделал, возвратив пленных, а все мудрые люди одобряют этот поступок», и потом основательно отругал их.

Случайно я оказался свидетелем того, как эта партия пленных возвращалась обратно. Выйдя за город, я увидел открытый мясной рынок и людей, покупавших кукурузу и муку. На мои расспросы мне ответили, что эти люди и скот с берега Ньясы, пленники зарезали быка, чтобы выменять на мясо зерно для питания в пути.

Переход от грубой и скудной пищи к здешней обильной вызвал среди наших заболевания. Я не ел мясной пищи со времени выхода из Матаватавы, за исключением нескольких голубей и цесарок, которых удалось подстрелить; правда, еще цесарку дал Мтенде. При последнем переходе мы почти не встречали птиц и эти восемь дней прожили на каше или рисе без приправ.

Подарил Матаке безделушку на память о том, как он отправил обратно людей с берега Ньясы; он ответил, что всегда будет поступать так же. Поступок Матаки тем более ценен, что он действовал по собственному побуждению.

Сипаи стали совершенно невыносимыми. Если я от них не избавлюсь, то мы все умрем с голоду, раньше чем сумеем выполнить задуманное. Они болтаются позади, собирая дикие фрукты, и последний наш переход (законченный нами утром восьмого дня) занял у них от четырнадцати до двадцати двух дней. Они убили последнего осла, которого я дал на время сержанту, чтобы нести его вещи; сипаи били осла по голове, когда шли по болотистым местам, в которые бессмысленно загнали нагруженное животное. Сержант нагнал их, они притворились, что от слабости не могут идти дальше; убили молодого буйвола и съели его, когда им показалось, что они могут выдумать подходящую историю в свое оправдание. Сипаи сказали, что буйвол издох и его сожрали тигры, они сами видели их. «Вы видели полосы тигра?» – спросил я. Все заявили, что отчетливо видели полосы.

Это достаточно говорит об их «правдивости»: в Африке нигде нет полосатых тигров. Все, кто хотел уклониться от работы или вообще вести себя плохо, неизменно водили компанию с сипаями. Их разговоры, видимо, устраивали злодеев, и все они составляли такую неприглядную шайку, что мне было стыдно за них. Сержант не имел у них никакого авторитета, и у всех сипаев был мрачный, упрямый взгляд людей, идущих туда, куда их заставляют идти, хотя они этого совершенно не желают. Это их упрямо-виноватое выражение лица так бросалось в глаза, что мне много раз приходилось слышать, как местные жители говорили: «А это рабы партии». Когда сравниваешь их с африканцами, то видишь, насколько эти сипаи лишены бодрости и смелости. Завидев деревню, сипай сворачивал с дороги и самым униженным образом просил подаяния или же ложился и спал; единственным оправданием, которое он потом приводил, было то, что у него стерты ноги.

Когда я позволил нескольким из них спать у огня в моем доме, они начали расхищать все, что могли продать, – патроны, ткани, мясо, и мне пришлось их выгнать. Тогда один из них пригрозил, что застрелит моего переводчика Симона. Сипай повторил эту угрозу трижды. Подозреваю, что подобные угрозы помешали сержанту проявить свою власть. Я окончательно решил избавиться от сипаев и отправить их обратно на морской берег с первым встречным торговым караваном. Возможно, что найдутся сочувствующие им, которые станут на их сторону, но я уже испробовал все, чтобы сделать их полезными членами экспедиции.

Я дал восемнадцать ярдов коленкора сипаям и сорок восемь ярдов Матаке и договорился с ним, что он будет выдавать им пищу до прибытия почтенного торговца Сулеймана. Его ждали со дня на день, и мы встретили его караван недалеко от города. Если сипаи решат идти и забрать свой багаж, то, конечно, они будут в полной безопасности. Сержант попросил разрешения идти и дальше со мной. Я согласился, хотя он лишний груз для отряда; впрочем, в затруднительном положении он тоже мог пригодиться.

Среди толпы, приходившей посмотреть на нас, Абрахам узнал своего дядю. Абрахам назвал себя и выяснил, что после того как его обратили в рабство, его мать и двух сестер тоже продали арабам. Дядя уговаривал его остаться, Матака также настаивал на этом, как и другой дядя Абрахама, но тщетно. Я присоединил к ним свой голос, и готов был помочь ему, но он неизменно отвечал: «Как я могу остаться здесь, где у меня нет ни матери, ни сестер?» Главная привязанность у местных жителей, по-видимому, проявляется к матери. Я высказал предположение, что он вернется сюда, когда женится, но боюсь, что никто из моих юношей – воспитанников Насика – не вернется в свою страну, если только здесь не поселятся европейцы. Несомненно, было бы лучше обучить их простейшим приемам земледелия, как индийцев. Матака хотел бы использовать в работе своих быков, но Абрахам не сможет ему в этом помочь. Хотя он и кузнец, но по сути дела без ремесла, так как у него здесь не будет никакого материала для работы, если только сам не сумеет выплавить железо.

14–28 июля. Однажды, придя к Матаке, я, как обычно, застал у него множество праздного народа, всегда готового ответить смехом на любую попытку вождя сострить. Матака спросил, что ему следует взять с собой, чтобы получить золото, если он отправится в Бомбей. Я ответил: «Слоновую кость». «А рабы, – сказал он, – невыгодный товар?» Я ответил, что его посадят в тюрьму, если он возьмет туда рабов на продажу. Далее он сказал, что все торговцы с побережья толпами приходят к нему и должны бы поднести ему приличный подарок за то, что он удовлетворяет здесь их требования. Я ответил, что лучше бы он создал условия для увеличения населения в этой прекрасной стране, не знающей недостатка в воде, вместо того чтобы отправлять людей в Килву; этим он окажет благодеяние путешественникам, а сейчас по пути нам приходилось голодать. Затем я рассказал ему, что сделали бы англичане в области дорожного строительства в такой замечательной стране. После этого разговор перешел на железные дороги, суда, пахоту на быках; последнее больше всего заинтересовало его. Я сказал ему, что мог бы оставить здесь несколько юношей Насика, которые бы научили местных жителей и такой пахоте, и другим вещам, но молодые люди, вероятно, не захотят рисковать остаться из боязни, что будут проданы в рабство. Мои собеседники никогда еще не слыхали таких решительных протестов против продажи людей в рабство.