Дневники исследователя Африки - Давид Ливингстон

Начала дождей ожидают здесь, когда вскоре после захода солнца на востоке появляются Плеяды. Называют их здесь, так же как дальше к югу, лемила, что значит «комья» (поднятые мотыгой).

Двигаясь вдоль Рувумы, мы проходим по местам, где население хорошо снабжается белым коленкором через работорговцев Килвы, так что рынок насыщен этим товаром. Получить за него продовольствие невозможно. Если продолжать двигаться на запад, то придется пересечь несколько рек, впадающих Рувуму: с юга – Зандуло, Санджензе, Лачиринго, затем, огибая северный конец озера Ньяса, пройти по стране нинди, поселившихся сейчас в местах, покинутых мазиту; нинди в подражание мазиту пользуются щитами и занимаются грабежом. Партия арабов проникла в страну нинди и выбралась оттуда, только откупившись за выход коленкором. Было бы неразумно с моей стороны отважиться сейчас пуститься в эти места, но если мы будем возвращаться этим путем, то, может быть, и пройдем в страну нинди. Пока что будем двигаться к Матаке, деревни которого всего в нескольких днях пути от середины озера Ньяса и изобилуют продовольствием.

26 июня. Издох последний мул. Утром, когда мы шли по тропе, нас громко окликнула хорошо одетая женщина, которой только что надели на шею тяжелое ярмо раба. Она таким повелительным тоном потребовала, чтобы мы были свидетелями вопиющего беззакония, жертвой которого она стала, что все мои люди остановились и подошли, чтобы выслушать, в чем дело. Женщина рассказала, что она близкая родственница Чирикаломы и направлялась вверх по реке к своему мужу, когда ее захватил старик (в доме которого она сейчас живет пленницей), удалил от нее служанку и держит ее, как мы сами видим, в позорном состоянии. Лозы, которыми она была связана, еще зелены и сочны. Старик в свое оправдание заявил, что эта женщина убежала от Чирикаломы и что вождь обидится на него, если он ее не задержит.

Я дружески спросил усердного старого джентльмена, что он рассчитывает получить от Чирикаломы, и получил ответ: «Ничего». Подошло несколько человек, похожих на охотников за рабами, и стало ясно, что женщину схватили, чтобы продать ее им. Поэтому я дал старику отрез ткани для уплаты Чирикаломе, в случае если тот обидится, и велел передать вождю, что мне было стыдно видеть его родственницу в рабском ярме; поэтому я освободил ее и провожу к мужу.

Очевидно, она знатная дама: на ней много красивых бус, есть нанизанные на слоновий волос, она смелая женщина; когда мы ее освободили, она отправилась в дом старика и забрала свою корзинку и тыкву с водой. Крикливая жена старика заперла за ней дверь и пыталась срезать ее бусы, но та дала ей основательный отпор, а мои люди силой распахнули дверь и выпустили женщину, но без ее рабыни. Вторая жена усердного старика – их у него было две – присоединилась к первой и разразилась бешеной руганью, а старшая стояла, уперев руки в бока, точь-в-точь как базарная торговка. Я расхохотался, и младшая жена присоединилась к моему смеху. Я объяснил нескольким старейшинам на краю деревни, что я сделал, и послал сообщение Чирикаломе, изложив обстоятельства моего дружественного поступка по отношению к его родственнице, чтобы мои действия не были превратно истолкованы.

27 июня. Наткнулись на дороге на труп мужчины; он умер, очевидно, от голода, так как был крайне истощен. Один из наших побродил вокруг и обнаружил много рабов с ярмом на шее, брошенных хозяевами из-за отсутствия пищи. Рабы были слишком слабы, чтобы говорить или чтобы хоть сказать, откуда они; среди них были совсем молодые. Пересекли реку Тулоси, текущую с юга, ширина ее около двадцати ярдов.

В деревне вождя Ченджевалы народ обычно удивлялся, когда я заявлял, что в смерти множества рабов, попадавшихся нам на дороге, виноваты отчасти те, кто продал их.

Ченджевала обвинял Мачембу, вождя деревни, расположенной выше по течению на Рувуме, в том, что он поощряет работорговлю. Я сказал Ченджевале, что много путешествовал в этих местах и знаю все их отговорки: каждый вождь винит кого-нибудь другого.

«Лучше было бы, – сказал я, – оставлять своих людей дома и расширять посевы». «О, Мачемба посылает своих людей и грабит наши возделанные участки, когда мы их засеваем», – ответил вождь.

Кто-то сказал, что виновники продажи людей в рабство – арабы, соблазняющие жителей красивыми тканями. На эту детскую отговорку я заметил, что скоро у них не будет людей на продажу: страна превратится в джунгли, и все жители, если не умрут в дороге, будут возделывать участки для арабов в Килве или другом месте.

28 июня. В часе пути от деревни Ченджевалы натолкнулись на группу, занимавшуюся грабежом. Владельцы участков убежали на другой берег реки и махали нам руками, чтобы мы выступили против людей Мачембы, но мы остановились на холме, сложили весь свой груз на землю и стали ждать, что будет дальше. Двое из грабителей подошли и сказали, что захватили пять человек. Думаю, что они приняли нас за арабов, так как заговорили с Мусой. Затем они набрали себе зеленой кукурузы, то же сделали и некоторые из моих людей, считая, что раз уж посев все равно пропадает, то они, действительно голодающие, могут взять себе часть.

Я прошел немного вперед вместе с этими двумя грабителями и по следам решил, что в партии четверо или пятеро вооруженных ружьями. Участки и хижины были покинуты людьми. Какая-то несчастная женщина сидела и варила зеленую кукурузу. Один из грабителей велел ей следовать за ним. Я сказал: «Оставь ее, она умирает». «Да, – ответил он, – с голоду», и пошел дальше без нее.

Проходим деревню за деревней и возделанные участки – все брошено! Сейчас мы находимся между двумя борющимися группами. Ночевали на пустом участке. Люди Ченджевалы советовали нам брать что захотим, и так как у моих людей не было еды, то мы собрали остатки бобов конго, листья бобовых и стебли сорго – очень скромная еда, но больше есть было нечего.

29 июня. Дошли до деревни Чимсейи, брата Мачембы. Чимсейя тут же дал нам еду. Слой почвы в этой местности мощнее, в жирной глине растет много больших акаций, встречаются большие каменные дубы, а на многих островах есть участки, удобные для возделывания кукурузы. Ко мне подошел один юноша из Насика и доложил, что у него украли его тюк с 240 ярдами коленкора; он будто бы отошел в сторону, оставив тюк на тропе (вероятно, заснул), а когда вернулся, тюка не было. Никак не могу внушить ни им, ни сипаям, что спать в походе не полагается.

Освобожденная нами Акасаконе достигла, наконец, резиденции мужа, тоже брата Мачембы. Всю дорогу она вела себя как знатная дама, спала у своего костра, отдельно от мужчин. Дамы из различных деревень, через которые мы проходили, выражали ей свое сочувствие. Она рассказывала им об унижении, которому ее подвергли. Акасаконе оказала нам множество услуг. Она покупала для нас пищу, так как обладала умением, как мы убедились, получить за кусок ткани вдвое против того, что удавалось купить за ту же ткань любому из наших. Она вступалась за нас, когда нас пытались обидеть, а когда нам не хватало носильщиков, вызывалась сама нести на голове мешок бус. Когда мы пришли в деревню Чимсейи, брата Мачембы, она представила меня Чимсейе и, ссылаясь на услугу, оказанную ей, уговорила его быть щедрым в предоставлении нам пищи. Акасаконе распрощалась с нами, всячески выражая нам благодарность, а мы были рады, что не ошиблись, выручив ее.