Влюбиться в эльфа и остаться в живых - Александр Талал

Со стариковским вздохом временного облегчения троллейбус замедлял ход. «Нельзя…» Весь сегодняшний день оказался загадочным и судьбоносным переходом на красный свет. Кому нельзя? Почему? Судя по Катиным словам, Женя еще не переступил через некую роковую точку невозврата, не совершил поступок, бросающий серьезный вызов этому «нельзя». Еще не поздно захлопнуть приоткрытую дверь, и чем громче, тем лучше, а в идеале ногой, чтобы с потолка посыпалась штукатурка, и все вздрогнули с замиранием сердца, и гордо уйти победителем, пока звон в ушах отвлекает от мысли о том, что победители не уходят. Он взялся за поручень.

– Подожди. Ты должен знать. Тебе обязательно нужно открыть третий глаз. Ты сейчас как слепой котенок, ты не знаешь, где у тебя друзья, где враги. И чем раньше ты его откроешь, тем лучше для всех. Ты поймешь, что я была права, и станешь, как все, и все будет, как всегда. О’кей? Орки против эльфов и наоборот. Так привычнее, – абсурдно, последняя фраза прозвучала с неожиданной грустью. Эта грусть хлестнула Женю как пощечина – «Мне же тебя еще и пожалеть?!» – его злоба достигла апогея, ему захотелось – осознавал он с изумлением даже в этот момент – ударить ее.

– Кащенко по тебе плачет, – произнес он ядовито. – Ой, нет, не плачет. Умер.

Он стоял на подножке троллейбуса, когда Катин ответ будто окатил его ледяной водой:

– Вот теперь ты больше похож на орка.

Гармошка двери развернулась с немузыкальным скрипом, и перед ним, немного выше неясных теперь очертаний Катиного лица по ту сторону им самим яростно прочерченной границы между ними возникло в стекле лицо, искаженное злобой, которое он в этот миг затруднился узнать. Троллейбус тронулся. Туманный Катин образ уплыл против хода движения, а его собственный, как навязчивый и неприятный гость, остался с ним. Люди приходят и уходят, а тебе оставаться с последствиями, и никуда от них не деться, даже если разбить вдребезги все зеркала в мире.

– Платить будем? – раздалось из водительской кабины.

За все приходится платить. Он ощутил боль в мышцах предплечий, и только теперь заметил, что его побелевшие кулаки сжаты как в судороге. В левом что-то покалывало ладонь. Женя разогнул дрожащие пальцы. Вдавленная в линию сердца, на руке блестела крохотная пластиковая ромашка. Ему захотелось крикнуть водителю: «Как там у вас искры вышибают штангой?! Сделайте, очень надо!» Но он не нашел в себе духа даже попросить его остановить троллейбус.

Разумеется, это был не «его» маршрут, и он выскочил на следующей остановке и помчался назад, чтобы попросить прощения за то, чего не сделал, но хотел. Только Кати уже нигде не было.

* Р * Б * Е * М * И * Е * С * Е * С * Т *

Малоизвестный факт: именно орки способствовали превращению слова «блондинка» в ругательно-презрительное клеймо по сложной этимологической цепочке, начавшейся с обычного наезда на прекрасный пол эльфийской нации.

Из уничижительных прозвищ особой популярностью среди орков пользуются такие, как «лилейная печень» (это выражение шекспировских времен, означающее «печень белого цвета», каковая имелась, как тогда считалось, в туловище трусливых, убивало трех зайцев сразу – намек на светлые эльфийские волосы, обвинение оппонента в малодушии и тонкое высмеивание пристрастия Эльфийского Принца к творчеству Барда); а еще «одуванчики» и «моцарты». Последнее имело отношение не только к белому напудренному парику композитора-вундеркинда, но и к нахальной оккупации эльфами сфер высокого искусства – по меньшей мере, на словах. Среди них и правда насчитывалось множество эпатажных художников, эстрадных певиц, режиссеров мудреного кино и дизайнеров модной одежды, но еще больше – ценителей и коллекционеров их творчества.

Когда-то орки действительно занимались в подавляющем большинстве охотой, скотоводством и сельским хозяйством. Сейчас эти рамки уже сильно размыты, но в крупных городах орков до сих пор считают «приезжими». И символом своего ведомства сентиментальный Федор Афанасьевич избрал Ярославский вокзал, где и располагался штаб оркского руководства.

В этот вечерний час, склонившись под торшером из лос-анджелесского филиала Икеи, Оркский Принц рассматривал личное дело диссидентов Степановых, разложенное на письменном столе вишневого дерева колониального периода тогда еще разъединенных Штатов Америки. Вентилятор на длинной ножке неспешно крутил головой, обозревая офис, и теребил попеременно то разбросанные по столу листки и фотографии, то седоватый ежик Федора Афанасьевича над его необычно суровым и сосредоточенным лицом, то выбившийся из-под рубашки галстук перепуганного начальника оркской охраны, Гриши Матерого. Под столом туфля Принца нервно отбивала по обитому красным бархатом сундуку такт отходящего где-то с одного из трех вокзалов поезда дальнего следования. Поезд набирал ход, и нервное постукивание туфли ускорялось вместе с ним. Взмокший Матерый на всякий случай подвинулся поближе к раскрытой настежь двери кабинета. Ему казалось, что он седеет на глазах, но проверить догадку он не мог, поскольку Принц не любил зеркала. «Такое ощущение, что ты не один», – объяснил он как-то Грише.

Еще час назад все было в порядке. Принц даже не слишком расстроился, узнав о происшествии на Чистых прудах: «Мальчишка – ренегат по незнанию, ерунда, ситуация под контролем». Он несколько помрачнел, когда ему сообщили об эскалации конфликта на Воробьевых горах, но все еще пребывал в бодром расположении духа, не отчаивался, шутил с Гришей: «Ничего удивительного! «Бутовские эльфы», ха… Недотепы. Гопницкий спецназ!» – и процитировал одно из своих любимых хокку от Басе. Как раз во время декламации вошел охранник Гурджиев с давно забытым досье на Владимира и Ольгу Степановых и увеличительным стеклом и шепотом осведомился у Гриши:

– Слушай, как это, а? «Трепещут цветы», да? «Но не гнется ветвь вишни под гнетом ветра». Что это такое?

– Як кажуть у нас в Японии – то сакура цветэ, – подмигнул Гриша. Они похихикали, а Федор Афанасьевич подслушал, но не обиделся и тоже похихикал. Страшный перепад в настроении Принца наступил позже, когда Гурджиев покинул комнату, а правитель склонился над документами с лупой в перламутровой оправе. Гриша руководил службой безопасности уже восемь лет и почуял неладное, когда первая хмурая складка пометила лоб Принца над переносицей глубокой «галочкой». Такая птичка, знал Гриша, ничего доброго не предвещала.

«Второе предзнаменование», отметил для себя Гриша, глядя, как Федор Афанасьевич рассеянно достает из ящика стола стопку тарелок с отпечатанным на каждой шаржем на Макара Филипыча. Не отрываясь от какой-то из фотографий, Принц махнул рукой, подзывая Матерого, и не говоря ни слова, вручил ему лупу. Забыв, как дышать, Гриша склонился над фотографией Владимира Степанова, сделанной им самим году в девяносто девятом. Он долго не понимал, что имеется в виду, и не решался уточнить, пока Принц не спросил капризным тоном:

– Почему это не у меня?

«Капец», – подумал Гриша. Его накрыло.

На шее Владимира болтался шнурочек. На шнурочке висел медальон. Бронзовый, восьмиугольный и с буквой «С». Федор Афанасьевич начал бить тарелки, методично, размеренно и не без драмы. С каждой тарелкой Гриша незаметно отступал к двери, но тарелок было не так много.