Случайный хозяин для невольницы - Маргарита Дюжева

аккуратно положил руку поверх раны и немного надавил. Я почувствовала приятное тепло и умиротворение, и даже, по-моему, немного задремала, отдавшись на милость волшебных рук лекаря.

Мне снился теплый луг. Солнышко. Ветер, качающий, тяжелые бутоны маков…

— На сегодня, пожалуй, все, — произнес Бен, спустя некоторое время.

Я приоткрыла один глаз, зевнула и снова посмотрела на свою израненную конечность. Края раны начали стягиваться, и она выглядела уже совсем не страшно.

— Как быстро, — воскликнула, не веря своим глазам, — вы волшебник!

Лекарь довольно крякнул:

— Приятно, что я кого-то еще способен удивить.

С ним было легко, просто и спокойно, несмотря на то, что сначала он показался мне страшным и жестоким. Бен разговаривал со мной как с обычным человеком, на равных, но все-таки иногда в черных как ночь глазах проскакивало любопытство.

— Вы, наверное, гадаете, зачем он меня купил? И что нас с ним связывает? — не сдержалась, задала вопрос, который и без того витал в воздухе.

— Не буду отрицать и делать вид, что все равно. Мне любопытно, как и всем остальным в лагере. Но я здесь для того, чтобы лечить, а не чтобы совать свой нос в чужие дела, — Бен пожал плечами, — раз Хельм так сделал, значит это было нужно. Он смышленый парень.

— Он – джинн, — зачем-то напомнила я.

— Поверь, одно другому не мешает. Он надежный. С ним как за каменной стеной. И голова у него работает как надо, — тут лекарь усмехнулся, — хотя, бывает, и он косячит. От души. Тогда на него орет Овеон, наш главный, и отправляет на кухни мыть котлы. Хельм бесится, но из-за уважения молчит и выполняет поручения, а все остальные развлекаются, наблюдая за всем этим.

— Весело тут в вас.

— Без капельки веселья в таком месте не выжить. Так что учись радоваться мелочам. Вот, например, сегодняшняя мазь не будет вонять так погано, как предыдущая. Чем не повод для радости?

От этих слов мне действительно захотелось рассмеяться, но меня отвлек отрывистый стук. В палату вошла девушка, немногим старше меня. На ней было коричневое строгое платье с отличительным знаком целителя на плече — серебряной десятиконечной звездой, и крошечная белая шапочка.

— Да, Марьяна? — Бен выжидающе посмотрел на вновь прибывшую, — что-то случилось?

— Нет, — она раздраженно мотнула головой, и светлые кудряшки задорно запрыгали по плечам, — вот, попросили передать.

Она положила аккуратный сверток на соседнюю койку.

— Что это?

— Платье, для нашей новой гости. От Хельма.

Мне показалось, или в ее голосе проскочила зависть? Наверное, все-таки показалось.

— Весьма кстати, — тут же отозвался Бен, — сегодня Киара проведет в постели, а завтра ей уже можно и нужно вставать.

Марьяна кивнула, старательно не глядя в мою сторону, и быстрым шагом вышла из палаты.

 — Вот видишь. Я же говорил. Как за каменной стеной.

* * *

На следующий день, как и обещал лекарь, я смогла встать с кровати.  Нога почти не болела, лишь место ранения немного тянуло, да изредка простреливало от колена и вверх, а во время перевязки я с удивлением обнаружила, что на месте устрашающей раны образовался свежий рубец, затянутый нежной, розовой кожицей.

Я была бодра, почти здорова и на удивление спокойна. Наверное, мне нужно было попасть в ту ночную передрягу, чтобы наконец перестать себя жалеть и включить мозги.

Итак, меня продали. Бабка с дедом, которые вовсе и не бабка с дедом. И это отвратительно. Но! Если говорить на чистоту, то эти дни без них были самыми спокойными в моей жизни. Если, конечно, не принимать во внимание джинна, которому я теперь принадлежу, мой ночной побег и нападения черных тварей. Но речь не о них, а о том, что здесь никто не смотрел на меня так, словно я крепко задолжала и не отдаю, или что меня терпят из последних сил.

Я была одинока, расстроена всем случившимся, испугана, но при этом чувствовала себя лучше, чем когда жила под неустанным контролем «родственников». Они постоянно следили, что бы я поменьше выходила из дома и не слишком тесно общалась с остальными жителями деревни, что бы сильно довольной не была. А уж если я, не дай Бог, прибывала в хорошем настроении и улыбалась, они считали своим долгом стряхнуть меня с небес на землю.

Я не скучала по ним, совершенно. И почему-то было немного стыдно из-за этого. Хотя это им должно быть стыдно, а не мне! Это же они всегда относились ко мне как к надоедливой козе, выращенной на продажу!

После еще одной ночи, проведенной в лазарете, я с кристальной явностью поняла, что меня пугала неизвестность, а никак не разлука с любимыми родственниками и прежней, не особо радостной жизнью.

День прошел тихо, мирно, не считая того, что она из целительниц, та самая Марьяна, что передала сверток от Хельма, меня невзлюбила.

Когда ей поручили ей трижды в день менять мне повязку, она только недовольно фыркнула и полоснула холодным взглядом, но тут же кротко согласилась, не осмелившись спорить с Беном.

Эти процедуры превратились в самое настоящее испытание. Она бесцеремонно сдирала повязку несмотря на то, что та местами присыхала, щедро плескала на нежную кожу едкую жидкость, ту самою, от которой казалось, что плоть плавится, потом затягивала новый бинт, так сильно дергая в конце за завязки, будто хотела меня задушить.

Было больно и обидно. И непонятно.

Я попыталась с ней поговорить, но была удостоена только пренебрежительного шипения. Слов до конца не разобрала, но там явно прозвучало что-то из разряда «еще и лечить тут всяких». Кого именно «всяких» для меня осталось загадкой. То ли дурочек, сбегающих ночью из лагеря, то ли невольниц, которым не место в этом самом лагере.

Когда она пришла ко мне в третий раз, день уже клонился к вечеру. Едва я увидела хмурую физиономию, как стало тошно. Сейчас она снова меня обдерет! Не дожидаясь ее распоряжений, вернулась в постель, села и задрала подол, оголяя бедро. Марьяна тем временем расставляла склянки на столике, с таким видом будто находиться рядом со мной было ниже ее достоинства.

— Сядь ровнее! Подол выше, — голос у нее был раздраженный, а все движения какие-то нервные и отрывистые.

Я молча повиновалась. Только зажмурилась изо всех сил и губы закусила, чтобы не ойкнуть, когда она в очередной раз щедро полила меня чудодейственным снадобьем.