Случайный хозяин для невольницы - Маргарита Дюжева

— У окна, — ответила, не задумываясь. Дома я спала на широком старом сундуке, который прятался в самом темном углу, а мне очень хотелось по ночам, когда не спалось, смотреть в окно и считать звезды. В Дестине, очевидно, звезд не было, только серое мглистое небе, но и ему я была бы рада.

— Хорошо. Тогда мою кровать надо сдвинуть, — Хельм ухватился за боковину своей койки и потащил ее в сторону. Дотащил и поставил…себе на ногу.

Я увидела, как за один миг, его взгляд из расслабленного и добродушного, превратился в цепкий и агрессивный. Он завелся с пол-оборота, на пустом месте. И его ярость шальной волной по комнате прошла. На миг мне стало не по себе. Но только на миг.

— Да ё…— он вскинул на меня растерянный взгляд, проглотил что-то грубое и злое, а вместо этого выдавил из себя, — ёжики вареные.

Я снова чуть не засмеялась. Пришлось отворачиваться к окну, и делать вид, что ничего не заметила. Знал бы Хельм каким заковыристым бранным языком разговаривала моя бабка, сам бы покраснел, как девица не целованная.

— Твою кровать ставим сюда, — кивнул в угол рядом с окном.

— Да. А где…

Вопрос, где он ее возьмет, отпал сам собой, когда кровать просто появилась и все.

Следом за ней материализовалась тумбочка, маленький шкафчик и ширма, отделяющая этот закуток от всей остальной комнаты. Места стало совсем мало.

— В тесноте, да не в обиде, — с сомнением произнес Хельм, а я только плечами повела, снова вспомнив хибару, в которой прожила всю жизнь.

По мне так, все здесь удобно и под рукой, но вот как жить дальше, я представляла весьма смутно. Мне придется спать у окна, а за тонкой, цветастой ширмой будет храпеть джинн. Странно все это. И неправильно.

Такими вопросами, видать, задавалась только я, потому что сам хозяин этих хором вообще не переживал по этому поводу. Взял чистую одежду, переоделся в крошечном закутке уборной, и вернулся с таким видом, будто все идет как надо.

— Давай, поедим, — не предлагал, ставил перед фактом, — пообедаем еще здесь, а вот на ужин пойдем в общую столовую.

— В столовую? — переспросила испуганно я.

— Да.

— Там же люди!

— И что? — в темных глазах светилось недоумение.

— Что они подумают?

— Что ты хочешь есть.

— Я не про еду, — простонала, — они же все смотрят на меня, как на интересную зверюшку.

— Надо просто перестать прятаться и выйти к ним. Раз посмотрят, два, три. И все. Интерес угаснет.

Ему просто говорить. Он сильный, уверенный в себе, а я девчонка из глубинки, которая таким потрясениям не привыкла.

— Все, не забивай себе голову, — отмахнулся Хельм, правильно истолковав мой затравленный взгляд, — все будет хорошо.

— Думаешь?

— Уверен. Здесь хорошие люди. Надежные, сильные, повидавшие на своем веку столько трудностей, что девчонка-невольница для них просто любопытный эпизод. Что-то новое в суровой череде дней. Они примут тебя. Вот увидишь.

— Да? Марьяна вот, по-моему, не собирается принимать, — проворчала я, — я ей не понравилась. И это мягко сказано. Будто я ей мозоль любимую отдавила.

Джинн ничего не ответил. Только кашлянул как-то смущенно и глаза в сторону отвел.

* * *

— Готова?

— Нет.

Такой разговор повторялся за последние полчаса, наверное, раз пять. Хельм меланхолично спрашивал, я поспешно отвечала, мысленно клянясь самой себе, что уж в следующий раз точно скажу «да». И снова говорила нет.

Джинн особо и не торопил, проявляя чудеса терпения и покладистости.

Наверное, повезло мне с ним, если так можно сказать про хозяина. Другой бы за косу схватил и на улицу вытащил, да еще наказал бы за непослушание. Бабка моя, например, очень сильно это дело любила. Чуть что не так — и все. По-настоящему бить — не била, а вот за косу оттаскать или хворостиной жгучей отходить «для воспитания» — это запросто.

А этот терпел. С таким невозмутимым видом, будто ему все ни по чем. Будто его и не трогают мои чудачества.

Он стоял у распахнутого окна и, облокотившись на подоконник, смотрел на улицу. Кому-то махал, с кем-то обменивался парой-тройкой реплик, смеялся. Я же сидела за столом и украдкой за ним наблюдала, щупала взглядом, ловила переливы голоса, впитывала энергию, которой он щедро делился с окружающими. Хельм будто заряжал все вокруг, заставлял светится, двигаться быстрее.

По крайней мере, мое сердце точно.

Я смущенно опустила взгляд на свои руки, сцепленные в замок так сильно, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Едва слышно выдохнула, заставляя себя расслабиться, и аккуратно разгладила складочки на подоле.

Платье, которое подарил мне Хельм, было сшито из темно-синей ткани, такой мягкой, что хотелось неустанно трогать. Юбка мягко облегала талию, расходясь складками ниже бедра, строгий лиф освежали волны голубых кружев, пенящихся в вырезе. Простое платье, но я не могла на него насмотреться. Мои наряды в прошлой жизни были куда проще и беднее. Родственники редко радовали обновками, предпочитая тратить наши гроши на свои нужды, поэтому приходилось донашивать за деревенскими жителями. Платье после какой-нибудь модницы доставалось крайне редко, чаще это были бесформенные балахоны, усыпанные разномастными пятнами и прорехами. Деревня у нас была бедной, так что народ одевался скромно, а уж на донашивание отдавал совсем потрепанные вещи.

Единственное новое платье, которое у меня было — это то, зеленое с красными цветочками, в котором меня продали. Я думала, что бабка купила мне его специально на день рождения, а она оказывается только лишь заботилась о том, чтобы у товара была красивая упаковка.

Как ни странно, но мысли о ней и деде становились все более прозрачными и неуловимыми. Кровь не тосковала по ним, сердце не щемило. Оно всегда знало, что мы чужие. Всегда.

— Киара? — подозрительный вопрос выдернул меня из мыслей о ненастоящей семье.

— Да.

— Вот и славно, — он оттолкнулся от подоконника и бодро подошел ко мне.

— Что славно? — пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть на высокого джинна, стоящего надо мной словно осколок горы.

— Я спросил, готова ли ты. И ты сказала да. Пойдем.

— Я просто… — замялась, кляня себя за рассеянность.

— Идем, — Хельм требовательно протянул руку и посмотрел сверху вниз, так что не по себе стало. Стыдно.

Что я