Дипломатия - Генри Киссинджер

Решительность, с которой Америка бросилась заполнять вакуум силы в Европе, удивила даже самых ревностных сторонников политики сдерживания. «Я мало задумывался, — позднее рассуждал Черчилль, — в конце 1944 года, что не пройдет и двух лет, как Государственный департамент, поддержанный преобладающей массой американской общественности, не только примет и начнет осуществлять начатый нами курс, но и осуществит смелые и дорогостоящие мероприятия, даже военного характера, чтобы он принес свои плоды»[650].

Через четыре года после безоговорочной капитуляции держав «оси» международный порядок был во многом сходен с периодом перед самым началом Первой мировой войны: имело место наличие двух жестко организованных союзов при весьма ограниченном пространстве для дипломатического маневра, но на этот раз в масштабе всего земного шара. Было, правда, одно отличие кардинального характера: союзы перед началом Первой мировой войны сплачивало опасение каждой из сторон, как бы перемена партнерства любым из членов союза не привела к краху всю систему, с которой они увязывали свою безопасность. Фактически наиболее воинственный партнер получал возможность толкать всех остальных в пропасть. Во время холодной войны каждая сторона возглавлялась сверхдержавой, фактически незаменимой для него и фактически неохотно идущей на риски вовлечения любого своего союзника в войну. А наличие ядерного оружия исключало иллюзии 1914 года относительно того, что война, дескать, может быть короткой и безболезненной.

Американское руководство Альянса гарантировало, что новый международный порядок можно будет оправдать моральными и подчас мессианскими категориями. Руководство Америки делало всяческие усилия и шло на беспрецедентные для коалиций мирного времени жертвы во имя фундаментальных ценностей и достижения всеобъемлющих решений, а не исходя из оценок национальной безопасности и равновесия, характерных для европейской дипломатии.

Позднее критики этой политики станут подчеркивать якобы имевший место цинизм такой моральной риторики. Но ни один человек, знакомый со стратегами политики сдерживания, не мог усомниться в их искренности. И никогда Америка не выдержала бы четыре десятилетия тяжелейшего напряжения сил во имя политики, не отражавшей ее основополагающие ценности и идеалы. Это в полной мере демонстрируется тем, что моральные ценности переполняют даже документы наивысшей степени секретности, абсолютно не предназначенные для сведения общественности.

Примером является документ Совета национальной безопасности (СНБ-68), подготовленный в апреле 1950 года в качестве официального обоснования стратегии Америки в период холодной войны. СНБ-68 определял национальный интерес преимущественно с позиции морального принципа. Согласно этому документу, моральные издержки были даже более опасны, чем материальные:

«…поражение свободных институтов где-либо является поражением всеобщим. Шок, испытанный нами при уничтожении Чехословакии, вызывался не мерой материальной важности для нас Чехословакии. В материальном смысле ее потенциальные возможности уже находились в распоряжении Советского Союза. Но когда была уничтожена неприкосновенность чехословацких институтов, то гораздо более разрушительным, чем ущерб в материальном плане, оказался понесенный нами урон в сфере незыблемых нематериальных ценностей»[651].

И как только жизненно важные интересы были приравнены к моральным принципам, стратегические цели Америки стали рассматриваться скорее в ценностных терминах, чем с точки зрения соотношения сил, для того, чтобы «сделать нас сильными и в том, как нами утверждаются наши ценности в процессе развития нашей национальной жизни, и в том, как мы развиваем наше политическое и экономическое могущество»[652]. Доктрина американских «отцов-основателей» о том, что их нация является маяком свободы для всего человечества, проходила через всю американскую философию холодной войны. Отвергая то направление американского мышления, которое было сформулировано в предупреждении Джона Куинси Адамса относительно «похода за границу в поисках подлежащих уничтожению чудовищ», авторы документа СНБ-68 предпочли видеть Америку в роли крестоносца: «Только утверждением на практике, как за рубежом, так и у себя дома, незыблемости наших основополагающих ценностей мы сможем сохранить нашу собственную целостность, в чем и состоит реальный крах планов Кремля»[653].

В данных условиях целью холодной войны стала трансформация противника: «способствовать фундаментальному изменению в природе советской системы», определявшемуся как «принятие Советским Союзом конкретных и четко определенных условий, необходимых для международной обстановки, в которой могут процветать свободные институты и благодаря которой народы России получат новый шанс определить свою собственную судьбу»[654].

Хотя в документе СНБ-68 было продолжено описание различных военно-экономических мер, жизненно важных для создания силовых позиций, его центральной темой не была ни традиционная дипломатия взаимных уступок, ни апокалиптическая финальная схватка. Нежелание воспользоваться ядерным оружием или угрожать его использованием в период американской атомной монополии обосновывалось типично американской аргументацией: победа в подобной войне даст неустойчивый и, следовательно, неудовлетворительный результат. Что же касается решения на основе переговоров, то «… единственной предполагаемой основой общего урегулирования явилось бы установление сфер влияния, а также ничейных сфер — а именно такое «урегулирование» Кремль с готовностью использовал бы для себя с максимальной выгодой»[655]. Иными словами, Америка отказывалась рассматривать вариант победы в войне или даже достижения всеобъемлющего урегулирования, которое не приводило бы к трансформации противника.

Несмотря на весь свой предельно расчетливый реализм, документ СНБ-68 начинался с восхваления демократии и завершался утверждением о том, что история, в конце концов, сделает выбор в пользу Америки. Примечательной чертой этого документа явилось сочетание призывов универсального характера с отказом от применения силы. Еще никогда ранее великая держава не ставила перед собой цели, столь обременительные для собственных ресурсов, с расчетом не на какой-либо ответный конкретный результат, но лишь на возможность распространения собственных национальных ценностей. Достигнуть этого можно было лишь путем глобальной реформы, а не обычным для крестоносцев путем глобального завоевания. Случилось так, что могущество Америки, хотя и на короткое время, оказалось беспрецедентно велико, несмотря на то что Америка убедила себя в своей относительной военной слабости.