Дипломатия - Генри Киссинджер

И тем не менее, когда Америка впервые взяла на себя в мирное время международные обязательства постоянного характера, систематическая неуверенность в себе просматривалась где-то в будущем. Поколение, которое создало «Новый курс» и выиграло Вторую мировую войну, обладало гигантской верой в себя и в безграничные возможности американской предприимчивости. И идеализм нации оказался как раз к месту для того, чтобы решать дела в биполярном мире, в котором хитроумные комбинации традиционной дипломатии баланса сил были не совсем уместны. Только общество, обладающее огромной верой в свои собственные достижения и в свое будущее, смогло мобилизовать всю свою самоотдачу и все свои ресурсы на достижение такого мирового порядка, при котором были бы умиротворены побежденные враги, восстановлены силы пострадавших союзников и перевоспитаны противники. Часто путь к заветной цели не свободен от определенной доли наивности.

Одним из результатов политики сдерживания явилось то, что Соединенные Штаты ограничили себя исключительно пассивной дипломатией в период величайшего расцвета собственных сил. Именно в силу этого сдерживание в растущей степени подвергалось сомнению со стороны еще одного политического направления, наиболее ярым представителем которого был Джон Фостер Даллес. Это были консерваторы, признававшие основополагающие тезисы политики сдерживания, но ставившие под сомнение отсутствие срочности при ее претворении в жизнь. Даже если бы в результате осуществления сдерживания советское общество оказалось подорвано, как утверждали эти ее критики, это потребовало бы слишком долгого времени и слишком крупных затрат. Независимо от того, чего можно было бы достичь при помощи политики сдерживания, следовало ускорить реализацию стратегии освобождения. К концу срока пребывания Трумэна на посту президента политика сдерживания оказалась под перекрестным огнем со стороны тех, кто считал ее слишком воинственной (последователи Уоллеса), и тех, кто полагал ее чересчур пассивной (консерваторов-республиканцев).

Это противоречие нарастало, так как, судя по предсказаниям Липпмана, международные кризисы все интенсивнее перемещались в периферийные регионы земного шара, где моральные вопросы были чрезвычайно запутанными и где трудно было продемонстрировать прямую угрозу американской безопасности. Америка оказалась втянутой в войны в не защищенных союзами районах, в войны, ведущиеся за цели сомнительного свойства и с неопределенными исходами. От Кореи и до Вьетнама эти предприятия становились питательной средой для радикальной критики, продолжавшей ставить под вопрос моральную обоснованность политики сдерживания.

Так обнаружился новый вариант американской исключительности. При всех своих несовершенствах Америка XIX века полагала себя маяком свободы; в 1960-е и 1970-е годы заговорили, что факел начинает меркнуть и что его следует зажечь заново прежде, чем Америка вернется к осуществлению своей исторической роли вдохновителя дела свободы. Дебаты по поводу сдерживания превратились в борьбу за непосредственно душу Америки.

Уже в 1957 году даже Джордж Кеннан был вынужден дать новую интерпретацию политике сдерживания, когда написал:

«Моим соотечественникам, которые часто спрашивали меня, куда лучше приложить усилия, чтобы противодействовать советской угрозе, я, соответственно, был вынужден отвечать: уделяйте внимание нашим американским недостаткам, тем вещам, которых мы сами больше всего стыдимся и которые очень беспокоят нас самих; расовой проблеме, условиям жизни в наших больших городах, вопросам образования и среде обитания нашей молодежи, растущей пропасти между специализированными знаниями и массовым пониманием»[670].

Десятилетием ранее, когда Джордж Кеннан еще не был разочарован тем, что он считал милитаризацией его замысла, он бы понял, что такого выбора не существует. Страна, требующая от самой себя морального совершенства в качестве критерия собственной внешней политики, не сможет достичь ни совершенства, ни безопасности. И мерой достижений самого Кеннана стало то, что в 1957 году, когда все бастионы свободного мира были реально укомплектованы защитниками, решающим вкладом во все это явились его собственные воззрения. Когда эти бастионы оказались на деле эффективно укомплектованы защитниками, Америка позволила себе заняться самокритикой.

Сдерживание было исключительной теорией — одновременно практичной и идеалистичной, глубокой в оценке советских побудительных мотивов и при этом удивительно абстрактной в своих предписаниях. Насквозь американская в своем утопизме, эта теория исходила из того, что крах тоталитарного противника может быть достигнут в довольно легкой форме. И хотя эта доктрина была сформулирована в момент абсолютного могущества Америки, она постулировала относительную слабость Америки. Допуская великое дипломатическое противостояние в момент кульминации, теория сдерживания не отводила дипломатии никакой роли вплоть до той самой финальной развязки, когда мужчины в белых шляпах примут метаморфозу мужчин в черных шляпах.

С учетом всех этих своих качеств доктрина сдерживания была той самой теорией, которая помогала Америке более четырех десятилетий созидания, борьбы и в итоге привела страну к триумфу. Жертвой ее двусмысленного характера оказались не народы, на защиту которых встала Америка, — в целом успешно, — а американское сознание. Истязая себя традиционным стремлением к моральному совершенству, Америка вышла из борьбы, которую она вела на протяжении жизни более чем одного поколения, измученной от напряжения и противоречий, но достигнувшей почти всего, что она поставила своей целью достичь.

Соединенные Штаты не «вернули своих парней домой» из Европы, как предполагал Рузвельт. Вместо этого Америка оказалась глубоко вовлеченной в европейские дела, занявшись учреждением институтов и реализацией программ, чтобы не допустить посягательств со стороны Советов и оказывать давление на советскую сферу влияния везде, где только можно.

В течение трех лет политика сдерживания срабатывала, как и было задумано. Североатлантический альянс служил укрепленной крепостью, защищающей от советской экспансии, а «план Маршалла» укреплял Западную Европу в социально-экономическом плане. Программа помощи Греции и Турции отразила советскую угрозу в Восточном Средиземноморье, а Берлинский воздушный мост показал, что демократические страны готовы пойти на риск войны, чтобы отразить угрозу своим установленным правам. В каждом из этих случаев Советский Союз давал ход назад, чтобы не идти на прямое столкновение с Соединенными Штатами.

Но у теории сдерживания был крупный недостаток, вынуждавший американских руководителей действовать, исходя из двух ошибочных предположений. Во-первых, из предположения о том, что их проблемы будут носить столь же недвусмысленный четко выраженный характер, как и во время Второй мировой войны. И во-вторых, исходя из того, что коммунисты будут пассивно ждать, когда же рухнет их собственное правление, как это обусловливалось в соответствии с теорией сдерживания. Ими вообще не рассматривалась возможность того, что коммунисты могли бы попытаться осуществить где-нибудь прорыв, выбрав в качестве цели район максимальной политической или стратегической сложности для Соединенных Штатов.