Дипломатия - Генри Киссинджер

Теорию сдерживания удалось преподнести трудно поддающемуся уговорам конгрессу благодаря Европе. Страх перед советским вторжением в Средиземноморье способствовал принятию программы помощи Греции и Турции, а опасность советского нападения на Западную Европу привела к созданию Организации Североатлантического договора. Возможность советского прорыва в других местах воспринималась не более как побочная гипотеза, если вообще приходила в голову.

И 25 июня 1950 года Америка внезапно оказалась перед лицом последствий двусмысленности самой сущности политики сдерживания. Тогда она столкнулась с агрессией со стороны коммунистического государства-суррогата против страны, по поводу которой Вашингтон заявил, что она находится за пределами оборонного периметра Соединенных Штатов. А за год до этого из нее были выведены американские войска. Агрессором явилась Северная Корея, а жертвой — Южная Корея, оба эти государства находились, насколько это возможно, максимально далеко от Европы, являвшейся центром американской стратегии. И тем не менее буквально через несколько дней после северокорейского нападения Трумэн в спешке собирает экспедиционный корпус из числа плохо обученных оккупационных войск, находящихся в Японии, чтобы осуществить стратегию местной обороны, которая никогда не предусматривалась американской системой военного планирования или представлялась в процессе слушаний в конгрессе. Американская послевоенная политическая и стратегическая доктрина просто проигнорировала возможность подобного рода агрессии.

Американские руководители определили лишь два вероятных случая возникновения войны: неожиданное советское нападение на Соединенные Штаты или вторжение Красной Армии в Западную Европу. «Планы обеспечения национальной безопасности, — свидетельствовал в 1948 году генерал Омар Н. Брэдли, занимавший тогда должность начальника штаба сухопутных сил, — должны рассматривать возможность превращения Соединенных Штатов в объект авиационного и воздушного нападения в самом начале конфликта. Вероятность и практическая осуществимость подобного нападения возрастает день ото дня. …Мы (поэтому) вынуждены будем немедленно захватить базы, с которых противник мог бы атаковать нас с воздуха. Затем нам следует предпринять немедленную контратаку… предпочтительнее воздушную. …Чтобы осуществить наши контрудары, нужны будут базы, которых у нас сейчас нет. Захват и удержание (этих) баз потребуют участия некоторых подразделений сухопутных войск[671].

Брэдли не сумел объяснить, каким образом и почему Советский Союз через три года после опустошительной войны смог бы осуществить подобную стратегию при наличии у Соединенных Штатов атомной монополии и отсутствии, насколько было известно, у Советского Союза возможности наносить удары по воздуху на дальние расстояния.

В поведении Америки не было ничего такого, что позволяло бы лицам, принимающим решения в Москве или Пхеньяне, столице Северной Кореи, ожидать со стороны США, когда северокорейские войска перешли 38-ю параллель, чего-то большего, чем дипломатический протест. Они, должно быть, оказались так же удивлены, как и Саддам Хусейн, когда Америка от политики умиротворения в 1980-х годах перешла к политике активной вовлеченности в дела Персидского залива в 1990-е. Коммунисты в Москве и Пхеньяне приняли за чистую монету заявления ведущих американских политических деятелей о вынесении Кореи за пределы периметра американской обороны. Они предполагали, что Америка не будет сопротивляться коммунистическому захвату половины Кореи после того, как она смирилась с победой коммунистов в Китае, который представлял собой несравнимо более важную добычу. Они явно не поняли, что многочисленные американские декларации, объявлявшие моральным долгом противостояние коммунистической агрессии, имели для американских политических деятелей куда больший вес, чем стратегический анализ.

Таким образом, Корейская война явилась следствием двойного недоразумения: коммунисты, проводя политический анализ с точки зрения американских интересов, не посчитали вероятным, что Америка будет сопротивляться на оконечности полуострова, уже отдав бо́льшую часть азиатского материка коммунистам. Америку, воспринявшую проблему с точки зрения принципа, меньше всего заботила геополитическая важность Кореи — в чем американские руководители сомневались, — а больше тревожил символ вседозволенности в случае с коммунистической агрессией.

Смелое решение Трумэна занять определенную позицию в отношении Кореи напрямую противоречило тому, что американские руководители провозглашали еще год назад. В марте 1949 года генерал Дуглас Макартур, командующий американскими войсками на Тихом океане, недвусмысленно вывел Корею за пределы оборонного периметра Америки в одном газетном интервью:

«…Наша линия обороны идет по цепи островов, окаймляющих побережье Азии.

Она начинается на Филиппинах и продолжается через архипелаг Рюкю, включая в себя его главный бастион, Окинаву. Затем она изгибается и идет через Японию и цепь Алеутских островов к Аляске»[672].

В речи в Национальном пресс-клубе США 12 января 1950 года государственный секретарь Дин Ачесон зашел еще дальше. Он не только подтвердил вывод Кореи за пределы американского оборонного периметра, но и конкретно отказался от каких бы то ни было намерений давать гарантии территориям, находящимся непосредственно на азиатском материке:

«Когда речь идет о военной безопасности других территорий в Тихоокеанском бассейне, то должно быть ясно, что ни одно лицо не может гарантировать этим территориям защиту от военного нападения. Но одновременно должно быть ясно, что такая гарантия вряд ли разумна и необходима в рамках практических взаимоотношений»[673].

В 1949 году президент Трумэн, действуя по рекомендации Объединенного комитета начальников штабов, вывел все американские вооруженные силы из Кореи. Южнокорейская армия была обучена и вооружена в основном для выполнения обычных полицейских функций, поскольку Вашингтон опасался, что у Южной Кореи, если ей представится хоть малейшая возможность, может возникнуть соблазн объединить страну силой.

В своих мемуарах Хрущев утверждает, что вторжение в Корею было замыслом северокорейского диктатора Ким Ир Сена. Сталин поначалу отнесся к этому плану с подозрением, но позволил-де дать себя убедить в том, что это дело легко сладится[674]. Как Москва, так и Пхеньян не понял роль моральных ценностей в подходе Америки к вопросам международных отношений. Когда Макартур и Ачесон рассуждали об американской стратегии, они думали о войне общего характера с Советским Союзом, единственном виде войны, о которой в системном плане размышляли американские руководители. В такого рода войне Корея, разумеется, стояла бы за пределами американского оборонного периметра, а решающие сражения разыгрывались бы в других местах.