Дипломатия - Генри Киссинджер

Американское руководство просто никогда не думало о том, как оно реагировало бы на агрессию, ограниченную Кореей или любым подобным районом. Когда же оно оказалось вынужденным столкнуться с этой ситуацией, и так быстро после блокады Берлина, чешского переворота и коммунистической победы в Китае, то оно расценило случившееся как доказательство того, что коммунизм находится на боевом марше и должен быть остановлен, в большей степени из принципа, чем вследствие какой-либо военной стратегии.

Решение Трумэна оказать отпор в Корее имело под собой также прочное обоснование в виде традиционной концепции национального интереса. Экспансионистский коммунизм наращивал свои притязания с каждым послевоенным годом. Он приобрел точку опоры в Восточной Европе в 1945 году как результат оккупации со стороны Красной Армии. Он одержал победу в Чехословакии вследствие внутреннего заговора в 1948 году. Он охватил Китай в 1949 году в результате гражданской войны. Если коммунистические армии теперь будут в состоянии переходить через международно признанные границы, то мир вернется к состоянию довоенного времени. Поколение, бывшее свидетелем Мюнхена, должно было отреагировать. Успешное вторжение в Корее имело бы катастрофические последствия для Японии, находящейся прямо через неширокое Японское море. Япония всегда считала Корею стратегическим ключом к Северо-Восточной Азии. Ничем не сдерживаемый коммунистический контроль вызвал бы к жизни призрак надвигающегося всеазиатского коммунистического монолита и подорвал бы прозападную ориентацию Японии.

Существует не так уж много более трудных внешнеполитических решений, чем сымпровизировать военную акцию, которая никогда не предусматривалась. И тем не менее Трумэн оказался на высоте положения. 27 июня, через два дня после пересечения северокорейскими войсками 38-й параллели, он приказал американским военно-воздушным и военно-морским силам начать военные действия. К 30 июня он уже направил в бой сухопутные силы, до того несшие оккупационную службу в Японии.

Советская негибкость облегчила Трумэну задачу втягивания своей страны в войну. Советский посол в Организации Объединенных Наций в течение многих месяцев бойкотировал заседания Совета Безопасности и других органов ООН в знак протеста против отказа всемирной организации отдать место Китая Пекину. Если бы советский посол меньше боялся Сталина или смог бы быстрее получить инструкции, он обязательно наложил бы вето на предложенную Соединенными Штатами резолюцию Совета Безопасности, требующую от Северной Кореи прекратить боевые действия и отойти за 38-ю параллель. Будучи не в состоянии присутствовать на заседании и наложить вето, советский посол дал возможность Трумэну организовать отпор как решение мирового сообщества и оправдать американскую роль в Корее посредством знакомой вильсонианской терминологии противопоставления свободы диктатуре, добра — злу. Америка, по словам Трумэна, шла на войну, чтобы выполнить распоряжения Совета Безопасности[675]. Она, таким образом, вовсе не вмешивалась в отдаленный локальный конфликт, а выступала против нападения на весь свободный мир:

«Нападение на Корею делает, вне всякого сомнения, очевидным, что коммунизм уже миновал стадию подрывных действий для завоевания независимых наций и теперь переходит к вооруженному вторжению и войне. Он пренебрег решениями Совета Безопасности Организации Объединенных Наций, принятыми в целях сохранения международного мира и безопасности»[676].

Хотя у Трумэна были в наличии убедительные геополитические аргументы в пользу вмешательства в Корее, он обратился к американскому народу, апеллируя к его основным ценностям, и охарактеризовал вмешательство скорее как защиту универсальных принципов, чем американского национального интереса: «Возвращение к власти силы в международных делах имело бы далеко идущие последствия. Соединенные Штаты будут продолжать поддерживать власть закона»[677]. Тот факт, что Америка защищает принцип, а не интересы, закон, а не силу, явился чуть ли не священной и неприкасаемой нормой американской логики при использовании своих вооруженных сил, начиная со времен двух мировых войн и пройдя через эскалацию своей вовлеченности во Вьетнаме в 1965 году и в Войне в Заливе в 1991 году.

Коль скоро вопрос был поставлен как выходящий за рамки силовой политики, то стало исключительно трудно определять практические военные цели. В войне общего характера, которую предусматривала американская стратегическая доктрина, речь шла о полной победе и безоговорочной капитуляции противника, как это было во Второй мировой войне. Но какова политическая цель ограниченной войны? Самой простой и легче всего понимаемой военной целью было бы буквальное выполнение резолюции Совета Безопасности — вытеснить северокорейские войска на первоначальные позиции вдоль 38-й параллели. Но если не будет наказания за агрессию, то как же тогда предотвратить и помешать будущим агрессиям? Если бы потенциальные агрессоры поняли, что их ничто не ждет, кроме как восстановление ранее существовавшего положения, то политика сдерживания превратилась бы в бесконечную последовательность ограниченных войн, ослабляющих силы Америки, — во многом так, как и предсказывал Липпман.

С другой стороны, какого рода наказание сопоставимо с приверженностью ограниченному характеру войны? Для стратегии ограниченной войны, в которую — прямо или косвенно — вовлечены сверхдержавы, присущей является физическая возможность любой из сторон повышать ставки: именно это придает им статус сверхдержавы. Следовательно, должен нарушаться баланс. Та сторона, которая сумеет убедить другую в том, что она готова идти на бо́льший риск, получит преимущество. В Европе Сталин, вопреки любому разумному анализу соотношения сил, сумел обманом убедить демократии в том, что его готовность дойти до грани (и преступить ее) превосходит их готовность. В Азии коммунистическая сторона получила подкрепление в виде нависшей угрозы со стороны Китая, который только что был захвачен коммунистами и обрел возможность поднять ставки в игре, даже не вовлекая напрямую Советский Союз. Демократические страны, таким образом, в большей степени опасались эскалации, чем их оппоненты, — или, по крайней мере, сами демократии так считали.

Другим сдерживающим фактором в американской политике была приверженность многостороннему подходу через Организацию Объединенных Наций. В начале Корейской войны Соединенные Штаты имели широкую поддержку со стороны таких стран НАТО, как Великобритания и Турция, которые послали в Корею значительные войсковые контингенты. Хотя этим странам была совершенно безразлична судьба Кореи, они поддержали принцип коллективных действий, который позднее мог бы найти применение в их собственной обороне. Когда цель была достигнута, большинство членов Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций с меньшей готовностью брали на себя дополнительный риск, связанный с осуществлением наказания. Таким образом, Америка оказалась вовлеченной в ограниченную войну, доктрина которой у нее отсутствовала, и обороняла отдаленную страну, в которой, согласно собственному же заявлению США, у нее не было стратегического интереса. Попав в двусмысленное положение, Америка не испытывала какого-либо национального стратегического интереса на Корейском полуострове; ее принципиальной целью было продемонстрировать, что существует наказание за агрессию. Чтобы заставить Северную Корею заплатить за это, не опасаясь развязывания более широкомасштабной войны, Америка должна была убедить страны, способные на эскалацию, особенно Советский Союз и Китай, в том, что американские цели были на самом деле ограниченными.