Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

Они плыли всю ночь. На следующее утро, свернув к мысу Фарина, судно направилось к гавани Карфагена. Пенистое море цвета чистой травы вздымало волны и несло их домой. После полудня капитан подошел к двум женщинам, сидевшим на корме под навесом. Несмотря на сильную качку, он шагал степенно и уверенно. Его тело само подстраивалось под движение палубы. Остановившись рядом с навесом, он какое-то время не смотрел на женщин и смущенно пощипывал бороду толстыми загрубевшими пальцами.

— Мы везем плохие новости, — сказал он в конце концов. — Похоже, мы первые вернемся в Карфаген с известием о поражении Ганнона. Совет старейшин будет вне себя от гнева. Сапанибал, не могла бы ты сама рассказать им о гибели брата?

— Ты боишься, что они убьют того, кто принесет им эту весть?

Он сел на палубу и посмотрел на нее. Его глаза были синими, как будто в них тоже плескалось море.

— Тебе они не навредят. А что будет со мной и моими людьми?

Он ущипнул воздух и развел пальцы в стороны, словно бросил горсть песка.

— Посоветуй им отозвать Ганнибала из Италии — если только они уже не сделали этого. Никто другой нас не спасет. Без него Рим перемелет нас, как зерна на каменных жерновах...

— Так вот каковы карфагенские мужчины?! — с презрением вскричала Сапанибал. — Сначала вы просите женщин выполнить ваши обязанности, а затем начинаете оплакивать судьбу своего народа. Неужели у тебя нет гордости?

Загорелое лицо капитана вспыхнуло ярким румянцем. Но он ответил без гнева — спокойно и рассудительно:

— Если я скажу что-то поперек твоему мнению, госпожа, то просто прерви меня, прежде чем мои слова обидят тебя. Я хотел бы, чтобы ты подумала о Трое и Фивах. Или о других городах, чьи названия больше не звучат среди людей. Если Рим ищет повод, чтобы стереть нас с земли, то им нужно лишь заглянуть в недалекое прошлое. Только глупцы верят в жалость победителей.

— Ты хочешь сказать, что знаешь будущее так же хорошо, как и прошлое? Еще никто не носит венец победы, добытый в этой войне.

— Пока не носит! — ответил капитан. — Вот почему совет должен отозвать Ганнибала домой. Надеюсь, что они уже сделали это.

Когда капитан поднялся на ноги и отошел от навеса, Имилце сказала:

— Карфаген не погибнет. Судьба моего сына не может быть настолько ужасна. Я не хочу верить в плохой конец. Иначе мое сердце не выдержит и разорвется от горя.

Имилце замолчала и, прикусив губу, отвела взгляд в сторону. Немного успокоившись, она подняла голову.

— Неужели ты никого не любишь, сестра? — спросила она. — Неужели нет такого человека, который заставил бы тебя мечтать о лучшем будущем?

С уст Сапанибал едва не сорвался презрительный ответ. Но разве вопрос намекал на то, что она не умеет любить? Посмотрев на свою спутницу, она передумала огрызаться. Радужки Имилце были светло-серыми, испещренными прожилками металлического блеска и погруженными в чистый безупречный фон белков. Глаза смотрели на нее с такой беспомощной добротой, что ей захотелось потянуться к ним губами и поцеловать каждый из них, как светоч нежности. Почему врожденные инстинкты всегда приводили ее к битве? Она отбросила чувство соперничества. Да и в чем она могла превосходить эту женщину? Сапанибал не была просвещеннее Имилце. Она не была мудрее и сильнее ее. Поэтому она ответила ей честно.

— Есть один мужчина...

— Там, в Карфагене? И ты действительно любишь его?

— Я никогда не говорила ему об этом, — ответила Сапанибал . — Наверное, люблю. Мои чувства к нему наполняют меня страхом, но в них не только страх...

— Такова жестокая природа Танит, — согласилась Имилце . — Она связывает вместе любовь и потерю, так что первое чувство всегда находится под кожей второго. Но ты должна сказать ему о своей любви. Поговори с ним при первой же возможности. У нас так мало радости, Сапанибал. Все вокруг приходит и уходит. Люди появляются и исчезают. Мы убиваем друг друга из-за мелочей. Мы поднимаем шум на весь мир. А что толку? Неужели кто-то стал счастливее от этого? Вряд ли. Ты была когда-нибудь счастливой?

Один из моряков закричал, что видит город. Женщины встали и посмотрели через воды в сторону Карфагена.

— Одно время я думала, что счастлива, — сказала Сапанибал. — Но это была иллюзия.

Она почувствовала, как тонкие пальцы Имилце сжали ее запястье.

— Нет! Эти мгновения были настоящими. Только из-за путаницы в мыслях мы начинаем считать их иллюзорными. Мне это точно известно. Когда-то давно я попросила Ганнибала принести мне мир. Мне хотелось стать царицей необъятных просторов. Но то были капризы ребенка. Теперь, если он протянет мне ключ от Рима, я отведу его руку в сторону и задам вопрос: чего это стоило? Сейчас я больше всего на свете хочу, чтобы мои новые воспоминания походили на старые — на те, которые приносили мне радость. Я вспоминаю рождение Маленького Молота и момент, когда впервые прижала его к груди. Вспоминаю, как лежала на спине мужа; как Ганнибал однажды кормил меня виноградом, беря ягоды в рот и передавая их мне своими губами. Все эти моменты были настоящими. Сестра? Почему ты плачешь?

Сапанибал покачала головой и смахнула слезы пальцами.

— Соленая вода попала в глаза. Ничего страшного.

Она вдруг подумала о Имаго Мессано и о самом коротком пути, ведущем из гавани к его дворцу.

— Прошу тебя, Имилце, продолжай, — сказала она. — В чем еще ты находишь истину?

* * *

Несколько дней после прибытия в Цирту Масинисса чувствовал себя на гребне блаженства. Его счастью не было предела. Он решил две главные проблемы своей жизни: победил злейшего врага и овладел любимой женщиной. Он уже успел забыть о плененном Сифаксе. Там, на площади у городских ворот, Софонисба упала перед ним на колени и посмотрела на него прекрасными глазами, полными слез и безмолвной мольбы. Ее губы блестели; на щеках пылали два каштановых пятна стыдливого румянца. Она поклялась, что всегда была верной ему. Она сказала, что любила его, любит и будет любить до конца своей жизни. Каждый раз, когда Сифакс касался ее, она проклинала себя за то, что у нее есть кожа. Каждый раз, когда он погружал в нее член, она чувствовала боль и