Жизнь и чудеса выдры - Хейзел Прайор

ожидала. Когда я была совсем юна и глупа, я по уши втрескалась в мальчика, который играл Макдуфа[9] в школьном спектакле. Макдуф ответил мне взаимностью, но, увы, потерял ко мне интерес, как только я забеременела. Я как могла воспитывала Алекса в одиночку. Позже, когда мне было уже за двадцать, я выходила замуж еще два раза, но опять не за тех. Так что вы сейчас чаевничаете с дважды разведенной женщиной, – добавила она с невеселым смешком. В это было трудно поверить. – Вы, я полагаю, женаты? – задала она ему встречный вопрос.

– Был женат. Она умерла. – Эл почувствовал, как в груди что-то кольнуло – это случалось каждый раз, когда он думал о Рут. Он непроизвольно сгорбился, словно сворачиваясь в защитный кокон вокруг своего сердца.

– О-о-о. Примите мои соболезнования.

Так все говорили. Что еще они могли сказать?

Кристина проникновенно посмотрела ему в глаза. У него возникло ощущение, что она осторожно обходит его горе со всех сторон, рассматривая его под разными углами, стараясь не потревожить его, но в то же время ища способы утолить боль.

– Это случилось давно, – сказал он, чтобы успокоить ее. Не стоило тратить на него свои душевные силы.

Он вспомнил все обрушившиеся на него открытки с соболезнованиями: из больницы, где работала Рут, из школы Эла и от друзей, которые приходили в гости. Они были отправлены с добрыми намерениями, но он прятал их, думая, что те станут непрекращающимся напоминанием для детей. Друзья и соболезнующие давно уже жили своей жизнью, но он так и не оправился от смерти Рут. Даже сейчас, восемь лет спустя, мысль о ней все еще выбивала почву у него из-под ног.

– Какой она была? Ваша жена?

Обычно люди не спрашивали об этом. Ему было приятно, что Кристина отважилась. Но как в нескольких словах описать целую жизнь?

– Рут… посредственно играла на укулеле. Работала в больнице. Была любящей матерью. Брала вечерние уроки чечетки и знала названия бабочек. Ей был к лицу синий цвет. Она умела ладить с людьми, составляла списки дел и всегда держала в стакане остро заточенные карандаши. Она могла решить любую проблему. Готовила вкуснейший яблочный чатни. Она любила нетбол, плавание, уолдорфский салат и шахматы. Она была… прекрасным человеком.

Кристина кивнула, ее глаза блестели.

У Эла перехватило горло. Ему снова нужно было сменить тему.

– Спасибо, что встретились с нами на днях в питомнике, – поблагодарил он. – Фиби там очень понравилось.

Кристина неосознанно потянула себя за мочку уха.

– Да ну, пустяки.

– Это не пустяки. Ей очень понравилось, и для нее много значило ваше присутствие.

– Жаль, что мне так и не удалось уговорить ее порисовать выдр вместе со мной. Мне нравится проводить с ней время, и я думаю, она тоже получила бы удовольствие.

Эл поводил пальцем по крошкам в своей тарелке. Он не хотел, чтобы Кристина считала Фиби бездельницей. Он хотел, чтобы она знала, что его дочь непременно брала бы от жизни все, если бы у нее была хоть малейшая возможность.

Кристина разглядывала его с новым интересом.

– Эл Фезерстоун, у вас какой-то беспокойный вид.

– Ну… – Эл переплетал пальцы, пытаясь решить, стоит ли ему что-то говорить или нет.

Она сразу заметила его сомнения, а также его потребность в том, чтобы разрядить обстановку. Ее лицо расплылось в улыбке.

– Да в чем же дело? Я настаиваю, чтобы ты сейчас же мне все рассказал, а не то я, – она огляделась в поисках вдохновения, – ударю тебя сковородкой по голове! И поверь мне, это не какой-то тефлоновый мусор. Это настоящий чугун, и тебе будет очень больно. – Он поднял руки в знак капитуляции. Если Кристина действительно хочет стать подругой для его дочери, она должна понять, что происходит на самом деле. – Есть ли что-то, что я должна знать о Фиби? – спросила она.

Эл встретился с ней взглядом.

– Да. Есть.

Как ты?

– Доброе утро, Фиби, как ты?

– Слегка молекулярно, спасибо. А ты?

– Весьма турнирно, спасибо.

У них вошло в привычку перебрасываться невпопад подобранными наречиями в ответ на неизбежное «как ты?». Инициатором выступила Фиби, потому что постоянно повторять «Все в порядке, спасибо» было бы откровенной ложью, а отвечать «Разваливаюсь на части» казалось грубым. Она умоляла Эла просто не задавать этот вопрос, но он ничего не мог с собой поделать и из-за этого чувствовал себя виноватым. А теперь с этих причудливых диалогов начиналось каждое утро в их доме. В ход шли любые слова, кроме «отлично» и «нормально» – главное, чтобы они не имели отношения к их реальности. Чем диковиннее, тем лучше.

Признавшись друг другу в своей гладиаторности и ноктюрности, они могли приступать к главному пункту программы: завтраку, который обычно устраивали в спальне Фиби. Эл поставил поднос и пододвинул к ней тарелку с тостами. Но прежде чем браться за еду, Фиби одним махом осушила полкружки кофе, без которого совершенно не могла функционировать. Она потянулась.

Она все еще светилась, как лампочка после посещения питомника и выполнения своих новых обязанностей по уходу за Коко. Фиби уже была без ума от всех обитающих там выдр: от семьи прелестных восточных бескоготных выдр; от озорного Роуэна; от Кверкуса с его прихрамывающей, косолапой походкой; от верных сестричек Твигги и Уиллоу; от пары возрастных, но жизнелюбивых североамериканских выдр Хоторна и Холли.

Она пришла к выводу, что выдры существуют в какой-то своей, возможно, превосходящей человеческую, системе координат. Эти волшебные, прелестные создания чувствовали жизнь как никто. Они любили и умели получать от нее удовольствие – Фиби почти забыла, что это такое.

Как было бы славно, если бы выдра действительно оказалась ее тотемным животным.

Возможно, так оно и было когда-то. Может ли твое тотемное животное измениться и стать кем-то другим, если жизнь пропустила тебя через свои жернова?

– Папа, скажи мне честно, – попросила она, запивая кусок тоста очередным глотком кофе, – я больше похожа на выдру или на пиявку?

Эл рассмеялся и поспешил ее успокоить:

– Какая же ты пиявка, Фиби? Скажешь тоже. Если вариантов всего два, то ты определенно выдра. Если подумать, в тебе действительно есть что-то от этих животных.

Несмотря на то, что это было сказано с абсолютной уверенностью в голосе, Фиби понимала, что поднимать ее самооценку при любой возможности входило в его прямые отцовские обязанности.

– Шустрая, подвижная и веселая? Да, вылитая я, – фыркнула она, не удержавшись от сарказма. Трудно было прятаться от жалости к себе, которая вечно подстерегала где-то на краю