Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

– простого громадного зеленого кузнеца-сверчка, который сидит в клетке над головой купезы и оглушительно чирикает.

На улице сидят доктора на корточках и ожидают пациентов; ими тут же производится осмотр больных и лечение.

Гремит китайская музыка – это несут умершего. Странное зрелище: огромный гроб-колода, впереди него целая процессия – несут огромных бумажных драконов, мулов, змеев, фонари, и дикая музыка завывает под гром барабана.

Возвращаясь обратно, мы заходили в полицейскую часть. Она представляет собою очень большой двор, обнесенный высокою каменной стеной. Внутри двора множество грязных фанз; это тюрьмы. Сегодня в них хунхузы. На дворе лежат штук двадцать собак, обязанность которых не только сторожить преступников, но и подлизывать их кровь после казни.

Подходит бонза, подает мне руку и показывает мимикой, что и он такой же служитель Неба, как и я.

Вернулись в кумирню. На площадке храма увидели толпу наших в возбужденном состоянии; оказалось, поймали скорпиона… После в этот вечер в кумирне убили еще трех скорпионов. Прежде, чем лечь спать, я опять накрыл кровать буркой.

21 июля

Полк наш перевели на самые передовые позиции в 9 верстах от японцев и разделили на 4 части.

Жара прежняя и все тоже. Скука смертельная. Если не будет дела в полку, то буду проситься в госпиталь приобщать больных.

Сегодня ночью патронная двуколка опрокинулась и сильно раздавила нашего солдата. Иду в обоз приобщить его; лежит он на земле под двуколкой; я стал на колени рядом, св. Дары поставил на чемодан и таким образом поисповедал и причастил его. Как он был рад! До чего доводит война! Думал ли я когда-нибудь приобщать больных прямо на земле, почти на навозе, среди лошадей? Заодно причастил заболевшего кузнеца Зотова. Обоих больных отправили в лазарет.

Японцы сильно наседают; ходят упорные слухи о дальнейшем отступлении. Что ж? Унывать не будем, а лучше верить, что это мы их заманиваем все дальше, чтобы отрезать врагу отступление.

22 и 23 июля

Слышу, слабо доносится как будто звон церковный. Говорят: «Это звонят в вокзальной церкви». Возрадовался я и поспешил в церковь. Сегодня высокоторжественный день. Идут на парад войска, великий князь Борис Владимирович, генералы, офицеры, иностранные военные агенты. Командующего армией генерала Куропаткина нет: он отбыл в Хайчен, который наши оставляют, чтобы сконцентрироваться вокруг Ляояна, где ожидается на днях великая битва, от которой многое-многое будет зависеть. Господи, помоги нам! Боже, пошли нам скорый и прочный мир!.. Началось богослужение; я стал сзади с солдатами; невыразимо отрадно было помолиться.

Живем в грязных неудобных помещениях. Икон повесить никак невозможно по причине невероятного количества мух.

От мух и духоты мало спим. При таких условиях жизни, право, не трудно и одуреть.

Идет чиновник контроля бледный, взволнованный и говорит, что он только что сделался случайно свидетелем смертной казни: прямо на улице около полицейского дома отрубили головы двум молодым китаянкам за прелюбодеяние; головы их в грязном мешке брошены на улице, чтобы проходящие поучались супружеской верности. Вот в какой стране мы сейчас находимся! И когда только Господь приведет нам выбраться отсюда?

Весь день 23-го никуда не выходил. Пришли слухи, будто бы наш 3-й эскадрон взял в плен 27 хунхузов. Полк наш ушел в горы.

25 июля

23 и 24 июля прошли не только без происшествий, но даже томительно скучно. Побывав раз в городе, другой раз не тянет.

Вчера ко всенощной, а сегодня к св. литургии мы с корпусным ветеринаром ходили в церковь главной квартиры. Стоял я в задней части церкви, и пришлось невольно сделать наблюдение. Как приподнято у всех религиозное чувство! Вот в углу вместе с солдатами стоят два генерала и усердно молятся; один почти половину службы простоял на коленях. Рядом солдат, не обращая внимания на генерала, усердно кладет земные поклоны. Церковь полна. Офицеры и солдаты всех родов оружия запыленные и загорелые; на всех лицах печать какой-то серьезности, немножко грусти; каждый как-будто к чему-то великому готовится. И это одинаково у всех, высших и низших. Женщин нет; только 2–3 сестры милосердия, тоже запыленные, загорелые, обносившиеся. Во время запричастного пошел офицер с тарелкой; и посыпалось серебро, бумажки – целый ворох! Каждый клал щедрой рукой, как бы говоря: «Лучше пусть Божьему храму достанется, чем, если убьют, басурманину». Человек сто солдат было причастников. Церковник, выйдя на амвон, внятным голосом и вдохновенно прочитал молитвы ко св. причащению. В душе что-то клокотало, дыхание участилось, слезы навертывались на глаза, и я едва не разрыдался. Да, трудно забыть картину: «Молитва и причащение воинов пред смертным боем».

Ночью лил страшный дождь, и площади Ляояна превратились в непроходимые зловонные болота. Идем из храма гуськом, пробираясь один за другим, и вдруг зрелище: посреди площади-болота застрял обоз Красного Креста, и на одной из двуколок с 2 больными сидит на козлах и правит лошадью сестра милосердия. А вот еще: едет целый поезд рикш, на которых сидят офицеры. Угнетающее впечатление производят на меня эти люди-лошади: бежит рикша, тяжело дышит, льет пот, выражение лица страдальческое, а в экипаже сидит подобный ему человек. Я не решился сесть ни разу. Особенно тяжелое впечатление оставил во мне один офицер громадного роста; развалившись в экипаже, он хлыстом тыкал усталого рикшу в спину, приговаривая: «Ну, лошадь, запузыривай!» И бедняга, хотевший немного пройтись, чтобы вздохнуть, снова бежит. Зато врачи утверждают, что добрая половина рикш страдает сердцем. Теперь рикши много зарабатывают.

Делясь впечатлениями, мы кое-как добрались до своей «кумирни сорока богов», и остальное время дня прошло по-прежнему скучно, однообразно. Под вечер небо заволокло тучами, разразилась гроза, и хляби небесные, разверзшись, пролили на нас море воды.

26, 27 и 28 прошли скверно: мы все болели лихорадкой; теперь с погодой оправились.

29 июля

Вот уже 10 дней прожили мы в ляоянской кумирне сорока богов в приятном обществе чиновников контроля и казначейства 17-го корпуса и ветеринара Пемова. Ежедневно друг у друга пили чай, беседовали и вместе тосковали по родине и близким, каждый раз прибавляя: «Хоть миллион дай, а жить и служить в этой стране ни за что не остался бы».

Зовут обедать. Кстати об обедах. Это время мы прекрасно питались: стол от собрания сервировали на открытом воздухе, и повар отлично готовил пищу. Если бы не духота, вонь и сырость, да если бы не вечный страх перед скорпионами, то можно бы было за это время хорошо отдохнуть.

Сели обедать. Подают телеграмму от 4-го эскадрона: «При рекогносцировке реки Тайцзыхе утонул корнет Гончаров». Как громом, поразила нас