Быть избранным. Сборник историй - Елена Татузова

– А я… я не могу в воскресенье, Илья Моисеевич, – сказала Юля и закусила губу, чтобы не было видно, как она волнуется.

Все нутро ее кричало: «Что ты делаешь, опомнись! Не лезь на рожон! На что жить-то будете?»

Да, время, конечно, было не подходящее, чтобы гусей дразнить, это верно. Родители как раз сильно сдали и болели, на лекарства уходило целое состояние. А дети! Раньше на памперсы работать приходилось, а теперь росли как грибы, только успевай одежду и обувь покупать. Господи, а долгов-то сколько? За кредит, который ему на работе дали для покупки квартиры, Валерка еще только начал расплачиваться. Зарплату почти всю забирали, только на Юлину надежда и была.

И Юля уже хотела извиниться за свои слова, замять дело и не идти против начальства, но в этот момент вспомнила бабушку, вспомнила, как она до последнего дня обязательно ходила в церковь.

– Бабуль, ну давай хоть через воскресенье, – сколько раз уговаривала ее Юлька, – тяжело же тебе, да еще и в церкви садиться не хочешь, лишний раз себя мучаешь.

– Что ты, деточка моя, пока жива, пока ноги меня хоть как-то носят, надо идти. И тебе наказываю: не можешь идти – ползи к Богу, хоть на четвереньках, а ползи. И Бог тебя никогда не оставит, Юленька. Он оставляет только тех, кто сам Его оставил.

Юля сглотнула сжавший горло комок и сказала:

– Я могу в любой другой день. Буду работать, сколько скажете. Хоть вечером, хоть в шесть утра. Но не в воскресенье.

– Почему это? Что еще за новости? Все, значит, могут, а вы нет!

– Я могу в субботу. Но это для вас шабат и вы не работаете, а идете в синагогу. А в воскресенье у меня Воскресенье! И я тоже не работаю, а иду в церковь, – дерзко сказала Юля, прямо глядя начальнику в глаза.

Терять, по сути, ей было уже нечего.

– Что-о?! Что вы сказали?! – вмиг рассвирепел редактор, заливаясь гневным румянцем. – Вы что себе позволяете? Вы тут без году неделя, и мне еще условия ставить будете?! Указывать, когда работать?! Да кто вы, а кто я! Я вас, можно сказать, с вашей бульварной помойки подобрал! Вы никто и звать вас никак! И вы! Мне! Условия? Это неслыханно!!

В редакции все присели. В таком гневе Илью Моисеевича пока никто не видел, даже за глаза называли его по-свойски Илюшей или «наш добрый старикан». Вот тебе и «добрый старикан».

– Вы уволены!! Уволены! Можете не приходить не только в воскресенье! И можете убираться прямо сейчас! Немедленно!

Это было нечто. На Юлю смотрели как на камикадзе. Немного с жалостью и с осуждением. Ну, надо же, такая дурища. Теперь ведь «Илюша» и на остальных может зло сорвать. А они-то ни в чем не виноваты… они-то на все согласны…

Юля молча собрала свои вещи и вышла.

Дома ни слова не сказала, хотя извелась вся. А в понедельник также молча, как ни в чем ни бывало, вышла на работу. Встретив ее в редакции, Илья Моисеевич остановился, на миг замер, глядя на нее в упор, затем как обычно поздоровался и пошел дальше, тоже сделав вид, что ничего не было.

Тема была закрыта, и, как ни странно, без каких либо последствий для Юли, чем многие, кстати, были удивлены и возмущены.

За спиной у нее шушукались: «Вот как оказывается здорово строить из себя великую святую! Ага, другие пусть вкалывают, а ей нельзя в воскресенье работать, ибо Бог запретил. Ей, видите ли, в церковь надо. Как удобно верить в Бога! И зарплату получать наравне со всеми! Красота!»

В конце концов, кто-то пустил слух: «она с ним спит».

«А-а-а, ну, тогда понятно», – сделали многозначительные глаза издательские кумушки и смирились.

Ну, что ж, раз она со стариком поладила, и никто при этом не пострадал, то молодец. Постель – это далеко не новое решение многих проблем.

Что удивительно, через год-другой-третий коллектив полностью обновился. Из старого состава остались лишь Юля и сам главред.

А остальные, безотказные и непринципиальные, послушные, готовые в огонь и в воду, потихоньку были под разными предлогами тихо-мирно списаны на берег, и на их место взяли других, и на других условиях.

Океанский лайнер вышел из гавани в открытое море, а там буксир ему больше не нужен. Дальше он поплывет сам, уплывет в ту самую, обещанную команде буксира прекрасную жизнь, ради которой они столько всего претерпели: рвали себе жилы, рушили семьи, обрывали связи, забывали обо всем, и тащили, тащили, тащили этот огромный корабль, веря, что он возьмет их туда, за далекий горизонт.

Но нет, буксир нужен только в гавани, для маневра и разгона, а дальше он бесполезен. Их просто использовали, а потом оставили, как балласт. Ничего личного, просто бизнес.

Юля не сделала большой карьеры, да она к ней и не стремилась. Но в профессии она состоялась, заслужила доброе имя и популярность среди читателей. И обещанные материальные блага получила в полной мере.

С Ильей Моисеевичем у нее сложились прекрасные отношения. Про старый конфликт они никогда не вспоминали. Она традиционно брала отпуск на Страстную неделю, чтобы подготовиться к Пасхе, и он традиционно каждый раз подшучивал: – Что, будешь грехи замаливать?

Он уже давно называл ее на ты.

– Буду, конечно, – улыбалась она в ответ.

– Ну-ну, ну-ну, только не увлекайся, а то еще в монахини подашься чего доброго. Кто тогда твою колонку вести будет? Я что ли?

– Не волнуйтесь, в монастырь с малыми детьми не берут, – успокоила она. – У меня младшенькому только три.

– Вот это очень радует, честное слово. Ну, иди, молись, и за нас грешных тоже.

– Обязательно.

В этот раз было все как обычно. Илья Моисеевич так же шутил, подкалывал, только выглядел не так весело, как обычно.

– Скажи, Юля, – вдруг сказал он очень серьезно, и в его голосе послышалось напряжение, – а почему ты веруешь в Христа? Это же абсурдно?

– Потому и верую. Человеку такого не придумать, – ответила Юля.

– Мда-а…верую ибо абсурдно…[6] мда-а…

– Что? – не поняла она.

– Ничего, – махнул он рукой, – это я так, сам с собой. Кто знает, может, евреи тогда и ошиблись… человеку свойственно ошибаться, не так ли? Еррарэ хуманум эст…[7] Ладно, ступай, Юля, ступай.

И вот она в отпуске, убирала-намывала и украшала вместе с детьми квартиру, пекла куличи, ходила в храм, но ее все чаще и чаще мучил вопрос: а примет ли Господь её Пост? Она-то сама, будь на Его месте, ни за что бы ни приняла. Хорошо, что Он другой…