Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома - Темби Лок

свою, домашнего приготовления. С утра до вечера они подбадривали друг друга. Но каждую ночь, когда я везла ее обратно домой, а он оставался в больнице, она беззвучно плакала. Когда я затем снова возвращалась в больницу, он говорил мне, что беспокоится о ней.

– Когда они его отпустят? – спросила она, когда срок ее пребывания у нас заканчивался.

Я попыталась объяснить все шаги этой процедуры в нашей медицинской системе, которая была куда более сложной и бюрократичной, чем любая из тех, с которыми ей доводилось сталкиваться на Сицилии.

– Саро нужны тромбоциты, чтобы он мог находиться в состоянии, достаточно стабильном для выписки из больницы. Чтобы доставить его домой, требуются точно рассчитанное время переливания, немедленное выполнение инструкций и врачи «Скорой помощи» в режиме ожидания рядом.

Она пала духом.

– Думаешь, это получится?

– Я делаю все, что в моих силах.

Через два дня настал этот момент. Мы вышли через черный ход, куда заезжали кареты «Скорой помощи». Фельдшеры провезли каталку по второстепенным коридорам. Спустя годы наблюдений больничной суматохи в одном направлении видеть те же коридоры в обратном порядке казалось движением в замедленной съемке. Я держалась за каталку Саро так, словно она могла укатиться, если я ее отпущу. Он никогда еще не покидал больницу в каталке.

Когда стеклянные двери открылись, морозный воздух грубо ворвался в мои легкие. Я не могла дышать воздухом нормальной жизни. В свете фонарей, расположенных на потолке гаража, Саро выглядел еще более желтушным и бледным, чем секунду назад. Я сняла с себя пальто и накрыла его. Когда парамедики с превеликой осторожностью поднимали его в машину «Скорой», они предупредили меня, что это будет долгая поездка. Никаких сирен.

Двери позади нас закрылись с тяжелым глухим стуком, словно запечатали вакуум. Я держала его за руку. Машина поехала. Вскоре я смотрела, как огни бульвара Беверли мелькали за окном. Одни люди покидали ночные рестораны, другие гуляли вдвоем или втроем по тротуарам. Когда-то и мы были парочкой, которая выходила, смеясь, из ресторана; когда-то мы катались на велосипедах через Арно в Италии. А сейчас держать его за руку было единственным, что имело значение. У него не было сил сказать что-нибудь. Даже одно слово. Когда мы пересекли авеню Вермонт, я поняла, что мы уже почти дома. Хоспис ждал нас. Зоэла спала наверху. Я везла Саро домой умирать.

Тот март в Силвер-Лейк был холодным и мокрым. И все же кусты бобов фава в нашем саду росли крепкими. Эти бобы священны на Сицилии. Их едят на Пасху. Бобы ассоциируются с обновлением, воскрешением, хлебом насущным. Саро рассказал мне, что бобы – единственные растения, которые дают что-то почве, а не истощают ее. Они обогащают ее азотом, распространяя благородство и целеустремленность с каждым ростком. Бобы фава в нашем саду той весной росли высокими – последняя связь с кулинарной жизнью Саро, его культурой, садом, который он создал. Годами ранее, когда он следовал рекомендациям своего врача отдыхать и восстанавливать свое тело после химиотерапии, чтобы его иммунитет достаточно окреп для следующей операции, он сделал проектирование нашего сада своей главной задачей. Он провел две недели, зарисовывая в скетчбуке его ландшафт – приподнятые клумбы в форме бриллианта вокруг центрального фонтана и дорожки, посыпанные гравием, чтобы ходить между этими клумбами. Меньше чем за месяц он трансформировал наш двор перед домом и посадил в центре бобы. И теперь они росли там, ярко-зеленые и качавшиеся на ветру, невосприимчивые к моему мужу, умирающему в соседней комнате.

Сам дом внутри распух от необходимых предметов и чужеродности хосписа. Мимо меня прошла медсестра, люди приходили и уходили. Я переступила через разложенный на полу твистер, разговаривая по телефону с Маргарет, социальным работником. Было позднее утро вторника.

Маргарет работала исключительно с детьми, которые потеряли родителей из-за рака, СПИДа, БАС и тому подобных заболеваний. После ряда вопросов о том, сколько лет нашей дочери, как долго болеет Саро и какие у нас планы насчет похорон, она перешла к сути своих консультаций.

– Дети, в особенности возраста твоей дочери, склонны к магическому мышлению. Ты должна будешь помочь ей понять, что происходит, потому что ее мозг будет хотеть это забыть. Ни ее разум, ни ее сердце не смогут выдержать такое.

До меня доносился ее голос, медленный и спокойный. Мне пришлось сесть на пол, отодвинув в сторону твистер.

Она продолжала:

– Ты обязана разрешить ей быть частью этого процесса. Когда ее отец умрет, приведи ее к нему. И не позволяй забрать тело до того, как она его увидит. Дай ей какое-то время побыть с ним. Дай ей прикоснуться к нему. Спроси, что она почувствовала. Это важно. Ей нужно будет запомнить, какая его кожа была на ощупь.

– Я не знаю, смогу ли я сделать это. – Мой голос эхом отражался в моей голове.

– Ты можешь, и ты сделаешь, – ответила она. Она поразила меня; она принадлежала к тому типу женщин, которые могут, не дрогнув, провести хирургическую операцию в полевых условиях под шквальным огнем во время войны в кромешной ночной тьме. – Есть кто-нибудь, кто сможет тебе помочь? Семья?

– Да, сестра, папа, мачеха… они здесь, – сказала я.

– Тогда ты справишься. – Но она не закончила, у нее еще было что сказать. – И я знаю, это прозвучит кошмарно. Но ты должна сфотографировать своего мужа после его смерти. Не вашу дочь и его вместе. А только его. Сфотографируй его. – Она повторяла это целенаправленно и упорно.

– Я не понимаю. – Я сгорбилась, неуверенная, остались ли еще кости в моем теле.

– Я хочу, чтобы ты потом спрятала эту фотографию. – Она произнесла это так, как будто это было то же самое, как вытащить пирог из духовки. – А вот и хорошие новости. Возможно, тебе никогда больше не придется снова на нее смотреть. Но однажды она может тебе понадобиться. И ты будешь рада, что она у тебя есть. Однажды твоей дочери исполнится шестнадцать, и вся ее скорбь будет свежей, заново запущенной всеми причинами отсутствия отца в ее жизни, она будет чувствовать злость, обиду и замешательство. И будет очень зла на тебя, на жизнь. Она может сказать: «Ты не разрешила мне попрощаться с моим папой» или «Я так и не побывала на его похоронах». И это не значит, что она выдумывает. Для нее это будет реальностью. Дети могут похоронить для себя то, что слишком тяжело выдержать. Для этого у тебя и будет та фотография.

Маргарет отправила меня в мое будущее без Саро, на десять лет вперед.