Спасти огонь - Гильермо Арриага

Мне нестерпимо захотелось расплакаться, раскаяться и повернуть назад, но я совладала с собой. Дрожь сменилась дикой головной болью. Адреналин расширил сосуды мозга.

У нас был очень спокойный район. Мы жили на мощеной улице с круглосуточным видеонаблюдением. Вряд ли Хосе Куаутемок остался незамеченным. По внутренним правилам микрорайона, частная полиция должна была расспрашивать всякого незнакомца и просить его удалиться. Но, возможно, они решили, что белокурый и высокий Хосе Куаутемок из здешних, и просто не заметили его тюремную униформу. Преимущества белизны в расистской стране.

Я увидела, как вдалеке кто-то переходит улицу, и поехала туда. Это оказался не Хосе Куаутемок. Домработница вышла выгуливать собачонку — мелкую, уродливую, таких сейчас много. Освещение в этой части Сан-Анхеля было приглушенное, чтобы не нарушать нарочитую ауру провинциальности. Я искала в полумраке Хосе Куаутемока и не находила. Может, он испугался частых здесь патрульных машин и решил уйти.

Я припарковалась в конце улицы. Включила аварийку, чтобы он понял, что это я, и звук на телефоне. Стала ждать. Чтобы успокоиться, принялась вспоминать моменты рядом с ним. И не нашла никаких признаков того, что он может причинить вред мне или моей семье, никаких причин для тревоги. По крайней мере, я предпочла так думать.

Наконец он появился. Огромная фигура вынырнула из-за угла и направилась к моей машине. Он осторожно подошел и, убедившись, что это я, открыл дверь. Сел на переднее сиденье, захлопнул дверь. Видно было, что он волнуется. «Здорово», — сказал он и улыбнулся. Я тоже улыбнулась и потянулась его поцеловать. Тут нас осветило фарами проезжавшей по перпендикулярной улице машины, и мы отпрянули друг от друга. Хосе Куаутемок следил за ней взглядом, пока она не скрылась из виду. «Все хорошо?» — спросила я. Не отрывая взгляда от окошка, он кивнул: «Поехали. В этом квартале полиции больше, чем во всей тюрьме».

Я завелась. Хотела газануть, но тут он опять приник ко мне. Поцелуи, много поцелуев, бесконечно много поцелуев. И его запах. Его проклятый запах. Я любила его. Как же я его любила.

Когда родился Хосе Куаутемок, мне было три года, почти четыре. Мне совершенно не понравилось, что он отнял у меня мамино внимание. Ласки, которыми она меня осыпала, закончились: ей нужно было заботиться о горластом требовательном младенце. В конце концов меня так достало его хныканье, что я решил поступить, как поступают ревнивые дети, когда чувствуют, что их оттеснили. Когда брат спал в колыбельке, я щипал его, чтобы он плакал. На плач прибегала мама. Она брала его на руки, он успокаивался. Потом снова клала в колыбельку и возвращалась к домашним делам. Я ждал в своей комнате, притворялся, будто играю. Но как только мама уходила, снова принимался его щипать.

Я поступал так много раз. Находил странное удовольствие в том, чтобы делать ему больно. Однажды вечером, когда вы с мамой закрылись в спальне, я сдавил его шею. Бедный ребенок извивался, силясь вдохнуть. Через несколько секунд я его отпустил, и он завопил. Вы, полуодетые, выскочили из спальни. Я, стоя за дверью, вслушивался, что вы говорили. Ты показал маме следы на его шейке. Прорыдав полчаса, мой брат успокоился, и я подумал, что вы снова уединились.

Я тихонько вышел из комнаты, намереваясь снова его помучить. В темноте подошел к колыбельке и опять стал его душить. Он задыхался и сучил ножками, и тут зажегся свет. Ты прятался в ванной и застукал меня с поличным. Я так испугался, что застыл на месте. «Ты хочешь убить своего брата?» — спросил ты. Я замотал головой, не в силах произнести ни слова. «Ненавидишь его?» Я снова замотал головой. «Мама так и знала, что это твоих рук дело». Ты навис надо мной: «Я приказываю тебе убить брата». Нет, я не хотел убить его, папа. Просто хотел показать ему, что скинуть меня с престола будет не так-то просто. Тысячи детей поступают также. Это способ установить иерархию, унять зависть и ревность. Но убивать его я не собирался. «Убей его», — отчеканил ты. Мне захотелось прошмыгнуть у тебя под ногами, выскочить из дома и бежать, пока он не превратится в крохотную точку. Ты взял меня под локоть и заставил просунуть руки сквозь прутья колыбельки: «Ты же хотел задушить его, так давай, души». Ты расправил мои пальцы и положил их ему на шею. А потом начал сдавливать своими руками мои. Хосе Куаутемок стал задыхаться. Как ни старался вдохнуть, не получалось. «Давай же, убивай его!» — взревел ты. Услышав это, мама вошла в комнату: «Сеферино, что ты делаешь?» Он велел ей убираться. «Пожалуйста, остановись!» — взмолилась она. Но ты продолжал сдавливать моими руками горло Хосе Куаутемока. Когда я уже думал, что больше он не выдержит, ты отпустил меня и толкнул назад: «Всякий раз, когда он будет плакать, виноватым у меня будешь ты. И всякий раз будешь платить». Я отчетливо помню твой летящий к моему лицу кулак. Я упал на спину. Не заплакал — плач захлебнулся в страхе. Ты взял Хосе Куаутемока на руки и в необычайном порыве нежности обнял.

В ту минуту я потерпел первое и окончательное поражение от Хосе Куаутемока. Он даже не понимал происходящего, а основа доминирования была заложена на всю жизнь. По глупости я оказался обречен заботиться о нем и защищать его. Он, видимо, интуитивно это понимал, потому что — не нарочно, следует признать — пользовался моими слабостями. Он сумел починить меня физически и эмоционально. Я так переживал, что он спихнет меня с трона, на который я претендовал по праву первородства, а в конце концов сам преподнес ему этот трон на блюдечке.

Возможно, из-за этой давней вины — или просто из искренней любви к брату — я чуть не нанял Хоакина Сампьетро, лучшего в стране адвоката по уголовным делам (ты, должно быть, помнишь его: такой тихий незаметный блондин, которого ты презирал, когда он работал у доктора Манисалеса), заниматься делом Хосе Куаутемока. Он заполучил славу — недобрую, — защищая наркобаронов, профсоюзных жуликов, хапуг-политиков, нечистых на руку предпринимателей. Он исправно служил неправому делу. Тот, кого ты называл пентюхом, стал черным лебедем мексиканского правосудия. Ловкий, со связями, дошлый. Фамилия у него была как у дворянина, хотя на самом деле он происходил из самого сердца простого района — Несы. «Народный блондин», этакий