Спасти огонь - Гильермо Арриага

проснулся, как обычно, в превосходном настроении. Я должна была быть счастлива, что у меня такой позитивный и энергичный муж. «Плохо спала? Я заметил, что ты как-то беспокоилась». — «Уснула как убитая», — соврала я. Видимо, круги под глазами выдали меня, потому что он озорно улыбнулся: «А по личику не скажешь». Я еще ему не рассказывала про предложение Охада. Как я объясню отказ? Это все равно что Криштиану Роналду лично позвал Клаудио смотреть финал Лиги чемпионов из первого ряда, а он бы думал, идти или нет. «Я совершенно вымотана, мы репетировали много часов подряд», — опять соврала я. Узнай он про мое присутствие на околотюремных протестах, схлопотал бы инфаркт. Даже не от приступа ревности, а от простого осознания, что я была где-то, где легко могла бы попасть под пулю. «Тебе нужно остаться дома и отдохнуть», — предложил он. И был прав.

Как только он и дети уехали, я позвонила Педро. Он схватил трубку, явно встревоженный. «Где тебя носит, коза ты этакая?» — с беспокойством в голосе спросил он. Я не сообщила им с Хулианом, что благополучно вернулась домой. Они бросили меня на произвол судьбы у тюрьмы — это, может, не повод перестать с ними разговаривать, но помурыжить в неведении не помешает. Пусть помучаются, ничего не зная обо мне. «У меня все в порядке», — ответила я. «Мы с Хулианом тебя разыскивали как безумные». Я предпочла сменить эту поднадоевшую тему: «Можно я приеду сегодня в Тепостлан? А лучше пригласи еще и Хулиана. Мне нужно с вами поговорить». Педро помолчал и сказал: «Заеду в десять».

Хосе Куаутемок пытался не размышлять над вопросом: что тебе нужно? Хотеть-то он много хотел, но когда отсиживаешь пожизненное, репертуар сужается. Он, как мог, воспользовался тем, что предлагала тюрьма: мастерской, печатной машинкой, штангой, уроками столярного мастерства, футбольными и баскетбольными тренировками. Больше там ловить нечего. Естественно, он желал свободы, как и 92,7 % заключенных (остальные 7,3 % предпочитают оставаться в тюрьме: жизнь на свободе кажется им агрессивной и опасной), но шансы бежать равнялись 0,000001 %, а с тех пор, как его заперли в вонючей бетонной коробке, — 0,000000000001 %. Зачем тратить силы, придумывая какие-то несбыточные планы? Все равно что верить в Санта-Клауса. Даже если ему удастся чудом свинтить, скорее всего, его, как и 95,42 % беглецов, поймают.

Теперь место воображаемого существа заняла Марина. Переехала туда, к нему, в темноту. Хосе Куаутемок рассказывал ей истории, а она советовала, что в них поменять. А потом поцелуи и любовь. Они кончали вместе, и она лежала у него на груди, и они засыпали в обнимку и спали, пока надзиратель не открывал дверь. Хосе Куаутемок одним махом прикрывал священную наготу Марины.

Надзиратели ему подыгрывали. Они знали, что он на них будет бычить, если они решат подсмотреть за его голой подружкой. Они отворачивались — не из уважения к этой придуманной Марине, а потому что от Хосе Куаутемока несло, как от помойки. Он варился в собственном соку, и вонь била все олимпийские рекорды. Это его печалило. Он ведь такой чистоплотный, такой любитель намыливать подмышки и задницу, а также чистить зубы три раза в день. Ему боязно опротиветь Марине. Часть наказания состояла в том, чтобы лишить человека человеческого достоинства, свести его к животному. Первая ступень — вонять, как животное. Ну уж нет. Хосе Куаутемок сопротивлялся. Ладно бы превращали в какое-нибудь клевое животное, типа волка или тигра. Так нет — хотят сделать отвратную тварь: землеройку, сороконожку, крота. Точно, крота. Чтобы он пах, как крот, жил, как крот, вел себя, как крот, с голодухи жрал земляных червей, царапал бетонные стены, пытаясь прорыть туннель. Хрен им. Никаких кротов.

В щелку просочился солнечный свет, такой яркий, что казался жидким. Хосе Куаутемок закрыл глаза, а когда открыл, оказался с головой в реальности. В яме не было никакой Марины. Надзиратели заставили его выйти. Он попробовал подняться и рухнул. Встать не смог ни в какую. Пришлось вылезать ползком. «Нет, не хочу быть кротом». Сделал еще одно усилие подняться. Затекший позвоночник не дал.

Во двор он приполз в полуобморочном состоянии. Поднял руки, чтобы размять кости, но так и остался в позе Квазимодо. Все-таки заставил себя встать и идти. Колени скрипели, позвонки щелкали. Шагал, как орангутанг. Попытался бежать трусцой и упал мордой в землю. Долго лежал. Надзиратели и не подумали помочь. Если не выполнять указаний, самим можно загреметь в апандо.

Он встал, цепляясь за проволочную сетку. Думал, снова упадет, но удержался. Миллиметр за миллиметром по собственному почину вернулся в апандо, как коровы возвращаются в стойло. Там его ждали Марина и истории.

Пока дверь запирали, он подумал о словах отца: «Будь сильнее остальных». Так он и сделает. Не даст себя нагнуть, нет, господин генерал. В темноте рука Марины погладила его по лицу. «Все хорошо?» — спросила Марина. «Да», — пробормотал он. Она поцеловала его, устроилась у него под мышкой, и оба уснули.

Мы много часов подряд провалялись на лежаках у бассейна. Несмотря на жгучее солнце, я уснула. Хорошо, что Педро укрыл меня полотенцем, — хоть ноги не сгорели. А вот лицу, животу, плечам и рукам не так повезло. Я всегда так беспокоилась о раке кожи у детей — и вот сама уснула на открытом солнце без всякого крема. Полная безответственность. Адреналин последних дней измотал меня, и я даже не смогла принять меры предосторожности.

Проснулась сгоревшая, да к тому же одна половина лица была краснее другой. «Я не мог тебя добудиться, как ни тряси, — сказал Хулиан. У предусмотрительного Педро уже была наготове какая-то уксусная болтушка с травами от ожогов. «Будешь как костяшка домино», — посмеивался он. Я намазалась чудодейственной жидкостью, но она почти не облегчила моих страданий.

По дороге в Тепостлан они забросали меня вопросами о том, что случилось, когда я осталась у тюрьмы одна. Сначала я не хотела отвечать. Зачем, если они меня только осудят? Они поклялись, что не станут. Я еще поломалась и сдалась. Рассказала, как, благодаря Росалинде, смогла повидаться с Хосе Куаутемоком. «Что вы друг другу сказали? — спросил Педро, жаждавший подробностей. — Вы поцеловались? Ты призналась ему в любви?» Я улыбнулась. Педро, который так любит строить из себя мужика, интересовался моей личной жизнью, словно парикмахерша. «Да, я сказала, что люблю его и обещаю больше никогда