Волшебный корабль - Робин Хобб

Она вздохнула:

— А что на этом свете безопасно?

Он стал неуклюже расшнуровывать на ней рубашку. Под рубашкой обнаружилась повязка, скрывавшая груди. Брэшен размотал ее и начал целовать мягкие, острые холмики. Какая все-таки она была худенькая… И пахло от нее морской водой, паклей и всем, из чего состоял груз «Жнеца». Но при всем том Альтия оставалась такой теплой и женственной, исполненной желания — и желанной… И он втиснулся к ней на узкое, неудобное и слишком короткое ложе. Ее темные глаза показались ему бездонными. От циндина — или просто по природе своей?… Еще его удивило, что у такой резкой на язык девушки оказались такие ласковые и податливые губы. И даже когда взаимное наслаждение достигло предела и она сомкнула зубы на его обнаженном плече, удерживая рвущийся крик, — даже эта боль показалась ему сладостной.

— Альтия… — тихо выдохнул он ей на ушко между их вторым и третьим соитием. — Альтия Вестрит…

Он не просто назвал ее имя. Он дал имя целому миру немыслимых ощущений, который она открыла ему.

Брэш… Брэшен Трелл. Некая часть сознания все еще упорно отказывалась верить, что она вправду совершала это с Брэшеном Треллом. «Да не может быть, и все тут!» А другая часть, привыкшая язвить и дерзить, столь же потрясенно наблюдала за тем, как она млеет и тает, как наслаждается каждым движением его тела. «Почему именно с ним? Ничего худшего нарочно придумать было нельзя…» — «А плевать. Уже все случилось, так о чем теперь волноваться…» И она притянула Брэшена еще ближе к себе… еще глубже…

Да, у нее уже был некоторый опыт. И всегда — если не считать того самого первого раза — у нее хватало здравого смысла не давать воли чувствам. Но сегодня!.. Она полностью отдавалась и ему, и своей собственной страсти. И самое потрясающее, что произошло это между нею и человеком, которого она знала многие годы.

Только-только они познали друг друга и он перевел дух, как она поманила его к себе снова. Словно изголодавшаяся странница, угодившая на обильное пиршество… Ее желание только крепло, и она спрашивала себя, не от циндина ли это? Нет, наверное. Ибо ей хотелось не только любовного угара. Гораздо важнее была именно человеческая близость, объятия, прикосновения… все то, чего она так долго была начисто лишена. В какой-то миг ей обожгли глаза слезы, она всхлипнула и уткнулась в его плечо, чтобы не разрыдаться в голос. Она только сейчас как следует поняла, какую бездну страха и одиночества должно было заполнить это соитие… До сих пор она очень долго и старательно изображала из себя сильную. Она и теперь нипочем не желала признаваться в слабости и чувствительности. И подавно — тому, кто все доподлинно про нее знал. Пусть думает, что ее слезы — лишь проявление страсти… Она не хотела ни о чем думать. Только не сейчас, нет. Сейчас она хотела лишь получить все то, до чего дорвалась. Ее ладони скользили по твердым мышцам его рук и груди. Посредине груди пальцы натыкались на густую поросль волос. Всюду вокруг осязалось нечто вроде щетины: грубая ткань одежды стерла волосы почти под корень. Он целовал ее, целовал без конца. Его губы пахли циндином. А когда он ласкал ими ее грудь, она чувствовала, как острое зелье обжигало соски. Их тела отдалялись одно от другого и снова сближались… А еще через мгновение Альтия ладонью зажала собственный рот: их обоюдная страсть в который раз воспарила над бездной…

И был нескончаемый миг пустоты. А потом она очнулась, и возникла из ниоткуда залитая потом койка, и тяжесть его тела, и ощущение волос, придавленных его ладонью. Она почувствовала, что у нее ноги замерзли. А поясницу свело судорогой.

— Пусти, — выговорила она. Он не сразу отозвался, и она требовательно повторила: — Задушишь! Пусти!

Он кое-как передвинулся, и она смогла сесть. Он подогнул ноги, чтобы ей было удобнее. Он без улыбки смотрел на нее снизу вверх. Потом поднял руку и пальцем обвел одну ее грудь. Она содрогнулась. Он подтянул их единственное одеяло и накинул ей на плечи. Нежность, с которой он это проделал, привела ее в ужас.

— Альтия… — начал он.

— Молчи, — взмолилась она. — Только не говори ничего! — Ей казалось, начни он говорить о том, что сейчас между ними произошло, — и случившееся окончательно станет реальностью. Частью ее жизни, которую потом придется учитывать… Теперь, когда утолена была страсть, к ней начала возвращаться осторожность. Она вдруг сказала ему: — Больше ничего такого быть не должно.

— Я знаю… знаю… — отозвался он. Но не оторвал глаз от своей руки, путешествовавшей по ее телу от горла до живота. Вот он коснулся перстенька-амулета, который она носила в пупке. — Какое необычное украшение…

Кольцо было увенчано крохотным изображением черепа. В колеблющемся свете фонаря казалось, будто череп подмигивал.

— Подарок… от дорогой сестрички, — проговорила Альтия с горечью.

— Я… — Он помедлил. Устыдился. Но все же докончил: — Я думал, только шлюхи носят такие…

— Мнение моей сестрички, — кивнула Альтия, и ее лицо окаменело. Старая обида всколыхнулась и ожгла ее с новой силой.

Неожиданно для себя самой она опять устроилась на тесной койке рядом с Брэшеном. Он лег на бок и притянул ее к себе спиной. Ей сразу стало тепло, а он обнял ее и стал потихоньку щекотать ее грудь. Она знала, что в любой момент может оттолкнуть его руку. Незачем им снова… заходить далеко. И вообще самое мудрое, что она могла сейчас сделать, — это быстренько встать, одеться да убраться подобру-поздорову обратно к себе в форпик… Ох, вылезать на холод из-под теплого одеяла, натягивать зябкую сырую одежду… Альтия вздрогнула и теснее прижалась к нему. Он обнял ее уже обеими руками, и она вновь почувствовала себя… в безопасности.

— Так зачем она дала тебе амулет? Да еще из диводрева?

Умом он понимал, что не надо ему этого знать. Но не мог удержать любопытства.

— Чтобы я не забеременела и не навлекла позор на семью. Или не подхватила дурную болезнь, которая проявится на лице, — и тогда-то весь Удачный узнает, какая я жуткая… б…дь.

Она намеренно выбрала самое грубое слово и произнесла его так, словно сама себе в лицо плюнула.

Брэшен на мгновение замер, даже дышать перестал. Потом принялся гладить ее ладонью, словно пытаясь утешить. Наконец она вздохнула и вновь прижалась к нему.

— Я сама была во всем виновата, — услыхала она собственный голос. — Выболтала ей сдуру. Но мне было всего четырнадцать лет… И так хотелось с кем-нибудь поделиться. А отцу я рассказать не могла, потому что он выгнал бы Дейвона.

— Дейвон… — Брэшен примерился к имени, словно собирался задать вопрос. Но ничего не добавил.

Альтия вздохнула.

— Ты тогда еще с нами не плавал… Да, его звали Дейвон. Он был матрос. Очень красивый. И такой шутник. Всегда подтрунивал и шутил, даже если случалось несчастье. И он был очень смелый. Никогда ничего не боялся…

Она примолкла. И некоторое время думала только о руке Брэша, что так нежно двигалась вдоль ее позвоночника, разминая ее мышцы такими движениями, словно расплетала веревку.