Образование древнерусского государства - Владимир Васильевич Мавродин

Его вынесли через пролом в стене «межю двема клетми» хоромов его княжеского дворца в Берестовом «и възложыне на сани». Прах Владимира поставили в Десятинной церкви, «юже бе създал сам». Царило смятение. Смерть Владимира первое время «потаиша», «бе бо Святополк Киеве», но, когда прах князя был перевезен в Десятинную церковь, собралась огромная толпа киевлян.

«Людье, без числа снидошася и плакашася по нем, бояры аки заступника их земли, убозии акы заступника и кормителя».

И в «корсте мороморяной», в Десятинной церкви, был погребен «новый Константин», креститель Руси, князь Владимир[684].

«Готическая» Русь стояла в зените своей славы и могущества.

Глава VIII.

Ярослав

Время Ярослава Владимировича, Ярослава Мудрого, — это время «Русской Правды» и обеих Софий, время усиления русской государственности и укрепления христианства, конец патриархальной, варварской Руси и начало Руси феодальной. Ярослав завершает процесс образования древнерусского государства, заканчивает создание государственной, правовой и церковной организации Киевской державы, укрепляет ее международное положение, завязывая дипломатические сношения с христианскими государствами Европы и устраивая брачные союзы.

В его времена вызревают феодальные формы собственности, феодальные формы господства и подчинения, столь ярко представленные в «Русской Правде» Ярославичей. Они-то и были причиной того, что блестящее княжение Ярослава было одновременно, по образному выражению К. Маркса, началом заката «готической России».

Смерть отца застала Ярослава в Новгороде. Ярослав деятельно готовился к борьбе с Владимиром. В предстоящих битвах Ярослав рассчитывал опереться прежде всего на наемников-варягов. Но обстоятельства сложились иначе. Не вытерпев «насилья» варягов, новгородцы восстали и «избиша варяги во дворе Поромони». Опасаясь за собственную участь, Ярослав покинул Новгород и уехал в свой княжой загородный «двор» в Ракому, под Новгородом. Сюда-то, «обольстив», Ярослав вызвал новгородцев, «нарочитые мужи, иже бяху иссекли Варягы», обманув их недоверие своей фразой, сказанной по поводу убитых новгородцами норманнов: «Уже мне сих не кресити». Но когда новгородские «нарочитые мужи» явились в княжеский двор в Ракому, началась расправа. Ярослав их «исече».

Кто были эти новгородцы? «Повесть временных лет» указывает — «нарочитые мужи», а Новгородская I летопись кое-что добавляет и сообщает, что Ярослав вызвал к себе «вои славны тысящу и, обольстив их иссече, иже бяху варягы ти исекле, а друзии бежаша из града»[685].

Нет никакого сомнения в том, что «вои славны тысящу» — это совсем не тысяча славных воинов, а «нарочитые мужи», входившие в состав особой новгородской военной организации — тысячи, причем так как древнейшим поселением Новгорода был Славенский холм, Славна, своим названием подчеркивающий этнический и социальный состав своего населения, отличного от жителей Чудина конца, Пруссов, Неревского, Людина, то и название военной организации новгородской знати, «нарочитых мужей», новгородской «тысячи» было связано со Славною. Новгородская «тысяча» была Славенской «тысячей» и в «воях славны тысящу» следует усматривать воинов Славенской «тысящи». А ими были «нарочитые мужи» новгородские. Немудрено, что после расправы новгородцев с варягами Ярослав «разгневася». Столкнулись две военные организации — княжая наемная, иноземная дружина, состоявшая из прибывших из-за моря «варягов», искателей славы и добычи, чувствовавшая себя в Хольмгарде, как в завоеванном городе, и древняя тысячная, местная, состоявшая из новгородских «мужей». Эта последняя была слабо связана с князем. И по-видимому, причиной этого был скорее Ярослав (да и он ли один?), чем новгородские «нарочитые мужи». Давнишнее стремление новгородских «нарочитых мужей» к независимости от князя, и не столько потому, что он — князь, а потому, что он — киевский князь; стремление, имеющее под собой реальную основу, а именно — богатство, силу и влиятельность новгородских бояр, тяготившихся своей зависимостью от Киева, бывшего только первым городом Руси, тогда как Новгород был вторым, причем разница между первым и вторым была очень невелика, неизмеримо меньше, чем между вторым и третьим; стремление, выявлявшееся уже неоднократно (стоит вспомнить эпизоды со Святославом, Владимиром, Добрыней, крещением Руси), теперь, при Ярославе, вылилось в восстание потому, что бесчинства наемной варяжской княжеской дружины были той последней каплей, которая переполнила чашу терпения новгородцев.

Тенденции новгородских «нарочитых мужей» к самостоятельности, их богатство и сила вынуждали князей искать «воев» не среди Славенской «тысячи», которая была достаточно могущественна, для того чтобы безоговорочно подчиниться князю, а где-то вне Новгорода. На Русском Севере не было недостатка в такого рода воинах. Из Скандинавии в Гардарики устремлялись толпы норманских авантюристов, воинов-наемников, ожидавших получить на службе у конунгов Хольмгарда свое ӧре, золото, серебро или взамен их — дорогие меха, хорошее платье, дом и содержание и разбогатеть от военной добычи.

Эймундова сага подробно рассказывает о пяти исландцах Бьёрне, Гарда-Катилле, Аскелле, Торде Старшем и Торде Младшем, которые вместе с Эймундом и Рагнаром летом 1016 г. после смерти Владимира прибыли в Хольмгард (Новгород) к конунгу Ярислейфу (Ярославу) и вместе с сотнями других варягов служили у него и принимали участие в его битвах со Святополком (по саге — Бурислейфом), а потом перешли к полоцкому (Pallteskju) князю Брячиславу (Вартилафу)[686].

О службе варягов у Иерслафа (Ярослава) говорит и Гута-сага, сообщающая о том, как Олаф Святой жил у русского князя в Hulmgarth-е[687].

Естественна неприязнь новгородских «нарочитых мужей», «воев Славны тысящу», к буйной норманской вольнице своего князя, вылившаяся в 1015 г. в истребление варягов «во дворе Поромони». Понятны и ответные репрессии Ярослава. Но в самом непродолжительном времени события сложились так, что Ярославу пришлось решительно отказаться от своей старой политики возвышения варяжской дружины и искать союза с новгородцами, просить помощи у той самой Славенской «тысячи», воинов которой он так недавно безжалостно перебил. Из далекого Киева от сестры Предславы пришла весть. Она сообщала, что отец их умер, а Святополк, убив Бориса и готовя убийство Глеба, затевает что-то и по отношению к Ярославу, и рекомендовала последнему остерегаться брата.

Что же произошло в Киеве? Смерть Владимира была большой неожиданностью. Киевская дружина, «дружина отня», т. е. старшая, «передняя», дружина, состоявшая из богатых и влиятельных бояр, «вои», т. е. киевское ополчение, «пълк» и «отроки», была вместе с Борисом, которого Владимир явно прочил себе в преемники и, заболев, вызвал к себе в Киев из похода на печенегов. Они советовали Борису идти на Киев: «поиди, сяди Кыеве, на столе отни». Но Борис действовал нерешительно. Видимо, он не хотел отдавать «отень стол» Святополку, хотя «Чтение о житии и погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба» и «Сказание страстотерпцю святую мученику Бориса и Глеба» стараются подчеркнуть, что Борис не хотел выступить против старшего брата (который, кстати сказать, братом ему не был), против принципа старейшинства, который тоже в те