Руководство для домработниц - Лусиа Берлин

Они много смеялись, как дети, потому что шарики выскальзывают, а руки трясутся. Не так-то просто мастерить тыквы. Если бы им все-таки разрешили вырезать глаза, носы и рты, то выдали бы ножницы для дураков, затупленные. А если надо было что-то записать, им выдавали толстые карандаши, словно первоклассникам.

В нарколожке Карлотте было хорошо. Мужчины держались с неуклюжей галантностью. Она была тут единственной женщиной, и к тому же хорошенькая, “не похожа на алкашку”. Ясный взгляд серых глаз, во рту смешинка. Накинув ярко-малиновый шарф, она совершенно преобразила свою черно-белую хламиду.

Мужчины в большинстве своем были бомжи, пьющие беспробудно. Их привозила полиция, либо они приходили сами, когда кончалось пособие, когда оставались без пристанища, без крова. Выходить из запоя в окружной больнице – милое дело, сказали они ей. Если припадок, тебе дают валиум, торазин, дилантин. На ночь – здоровенные таблетки нембутала, полосатые, как осы. Но эта лафа скоро закончится – останутся только центры “соцадаптации алкоголиков”, где вообще никаких колес. “Гады. Зачем тогда ложиться?” – вопрошал Пепе.

Еда вкусная, но холодная. Нужно самому взять с тележки свой поднос и донести до стола. Поначалу мало кто на это способен: в лучшем случае берешь, но роняешь. Некоторых так колотит, что их приходится кормить с ложечки, либо они просто нагибаются к миске и лакают по-кошачьи.

На четвертый день начинали давать антабус. Если в первые семьдесят два часа после приема антабуса выпьешь, почувствуешь себя хуже некуда. Корчи, боль в груди, шок, во многих случаях – смерть. Каждое утро в девять тридцать, перед сеансом групповой терапии, пациенты смотрели кино об антабусе. А после, сидя на террасе, мужчины прикидывали, когда снова смогут выпить. Вычисляли и записывали на салфетках толстыми карандашами. Одна только Карлотта говорила, что больше пить не будет.

– А что пьет ваша светлость? – спросил Вилли.

– “Джим Бим”.

– “Джим Бим”? – И все мужчины засмеялись.

– Аб-балдеть… Нет, ты не алкашка. Мы, алкаши, пьем сладкое вино.

– О-о-о да, сладенькое – пальчики оближешь!

– Черт, что ты вообще тут делаешь, а?

– Ты хочешь сказать: что тут делает такая приличная девушка?

И правда, что она тут делает? Этим вопросом она пока не задавалась.

– “Джим Бим”. Не нужна тебе нарколожка…

– Еще как была нужна. Привезли ее совсем бешеную, дубасила того раскосого копа. Вонга. А потом у нее начался страшный колотун, минуты три билась, прям курица со свернутой шеей.

Карлотта не помнила ничего. Медсестра сказала ей, что она врезалась на машине в стену. Полицейские привезли ее сюда, а не в участок, когда выяснили, что она учительница, четверо детей, мужа нет. “Раньше не привлекалась”, что бы это ни значило.

– А делирий у тебя бывает? – спросил Пепе.

– Да, – солгала она. О боже, что я говорю?! Будто бы умоляю: “Ребята, примите меня в свой круг, не отвергайте”, – даже когда обращаюсь к грязным забулдыгам.

Что такое делирий, я не знаю. Врач тоже спросил, бывает ли у меня делирий. Я ответила: “Да”, и врач это записал. Если делирий – это когда видишь вокруг всякие гадости, то, наверное, он у меня отродясь.

Налепляя бумагу на шары, все смеялись. Как Джо вытурили из “Адама и Евы”, и он подумал, что найдет бар получше. Сел в такси, орет: “В «Шалимар»!”, но такси оказалось полицейским фургоном, и его привезли сюда. Какая разница между алкашом и гурманом? Гурман пьет за столом, а алкаш – за столбом. Мэк о достоинствах вина “Гром-птица”[40]: “Макаронники тупые, виноград давили, а носки снять позабыли”.

Вечером, после шаров-тыкв и последней таблетки валиума, приходили “анонимные алкоголики”. На собраниях половина пациентов дремала под рассказы о том, как “мы тоже было скатились на дно”. Одна женщина из “АА” сказала, что день-деньской жевала чеснок, чтоб никто не учуял перегара. Карлотта жевала гвоздику. Ее мать зачерпывала щепотью мазь “Викс” и вдыхала аромат. У дяди Джона вечно торчали между зубов обломки пастилок “Сен-Сен”, и он был похож на тыкву, которую они смастерили в больнице, улыбчивую тыкву.

Больше всего Карлотте нравилось, когда в конце собрания все брались за руки, а сама она читала “Отче наш”. Приходилось будить заснувших приятелей, подпирать их с обеих сторон, как погибших легионеров в “Красавчике Жесте”[41]. Она чувствовала себя сестрой этих мужчин, когда они молились о даровании трезвости навсегда и вовеки.

Когда “анонимные алкоголики” уходили, пациентам давали молоко, печенье и нембутал. Почти все, включая медсестер, засыпали. А Карлотта до трех утра играла в покер с Мэком, Джо и Пепе. И никаких бесчинств.

Каждый день она звонила домой. Ее старшие сыновья, Бен и Кит, присматривали за Джоэлом и Натаном. Говорили, что все в порядке. Она мало что могла им сказать.

В больнице она провела семь дней. Когда ее выписывали, в комнате отдыха, сумрачной из-за ненастья, появился транспарант: “Карлотте – житья без заботы!” Ее машина все это время простояла на больничной парковке: полицейские пригнали. Большая вмятина, разбитое зеркало.

Карлотта поехала в парк Редвуд. Включила на полную громкость радио, уселась на искореженный капот своей машины, а сверху лил дождь. Внизу сиял золотистый мормонский храм. Бухту скрывала мгла. Хорошо было дышать воздухом, слушать музыку. Она курила, решала, чем займется на следующей неделе с учениками, набрасывала планы уроков, списки книг, которые надо взять в библиотеке…

(Отговорки для школы уже придуманы. Киста яичника… К счастью, доброкачественная.)

Что купить из продуктов. Сегодня приготовить лазанью – любимое блюдо сыновей. Томатная паста, телятина, говядина. Салат и чесночные хлебцы. Мыло и туалетная бумага, наверно, тоже нужны. На десерт – готовый морковный пирог. Списки действовали успокаивающе, расставляли все в жизни по своим местам.

О том, где она побывала, не знает ни одна душа, кроме сыновей и Майры, директрисы ее школы. Они вошли в ее положение. Не волнуйся. Все уладится.

Каким-то образом все всегда улаживается. Вообще-то она хорошая учительница и хорошая мать. Дома – в их малюсеньком коттедже – тесно от творческих затей, поделок, книг, диспутов и смеха. Никто своими обязанностями не пренебрегает.

По вечерам, после мытья посуды и стирки, после проверки тетрадей – телевизор или “Скрэбл”, задачки, несколько партий в карты или треп о всякой ерунде. Доброй ночи, ребята! А потом – тишина, и в честь этой тишины она наливала себе двойные порции, а лед вообще перестала класть: лишняя возня.

Сыновья становились свидетелями ее умопомрачения, только если просыпались ночью: в те времена это редко затягивалось до утра. Но, насколько у нее хватает памяти, в глухой ночи она всегда слышит, как Кит проверяет пепельницы и камин. Выключает свет, запирает двери.