Язык огня - Гауте Хейволл

Через несколько дней было решено ампутировать ногу чуть повыше колена. Левую. Слишком долго ждали.

Короче.

Ногу списали, как говорили, и через несколько недель Коре ковылял по двору, на крыльцо и оттуда на кухню.

Ему пришлось учиться ходить на костылях. Всему надо было учиться с самого начала, и он отставал от класса на год. Всю оставшуюся жизнь ему пришлось бы догонять, и это отставание словно подтолкнуло его к освоению, казалось бы, невозможного. Он заново научился ходить, научился ездить на велосипеде с одной ногой, даже водить мопед. Казалось, больше нет ничего невозможного. Оста рассказывала, что Коре жил у нее и ее мужа Сигурда, учась дополнительный год в школе в Лаувланнсмуэне. Ему, как и всем остальным, надо было добираться до школы. Было это, по-видимому, зимой 1958 года, уже после того, как списали ногу, и жить там было легче, чем дома в Ватнели. Из дома до школы больше семи километров. У Улава с Юханной не было машины, а от дома Осты всего несколько сот метров до школы. Он спал на чердаке, рассказывала она, в комнате окнами на запад, и они добавляли дров в печку, чтобы у него было тепло. Ее лицо просияло, когда всплыли эти туманные воспоминания. Она вспоминала, казалось бы, уже давно забытые, мелкие, незначительные подробности, которые, как она думала, мне неинтересны. Она смотрела перед собой, а события пятидесятилетней давности светились, как кадры кинопленки на экране где-то посреди комнаты. Она рассказывала, как переживала всякий раз, когда он спускался по крутой лестнице на своих костылях. Крутая лестница без перил, и Коре идет, раскачиваясь при каждом шаге. Но каждый раз все хорошо заканчивалось, и постепенно он стал мастерски управляться с костылями. Он ковылял на них и пел, вспоминала она. По вечерам он спускался с чердака и при этом пел так, что все звенело. Ей казалось, песня была о любви. Да, о любви. Она не помнила самой песни, та была на английском, она помнила только слово darling.

— Он был таким светлым, — сказала она, будто фильм перед ней окончился.

— Это как? — спросил я.

— Такой светлый, легкий. Ну как сказать? Мне не найти другого слова. Такой светлый-светлый.

Потом мы заговорили о Юханне. Она превратилась в женщину, которая никогда не смеется, но и не плачет. За ней следовала большая мрачная тень. Или она сама стала этой тенью. Казалось, даже птицы замолкали, когда она приходила. Через семь лет после смерти Коре Оста спросила, стало ли ей легче.

Ответ был — нет.

Она все еще ходила и собирала разбросанные куски.

Юханне очень хотелось, чтобы у нее была семейная фотография. После того как они с Улавом остались одни, ей больше всего хотелось, чтобы все втроем были на такой фотографии. Они с Улавом и Коре посередине. Она попросила Осту и Сигурда помочь. Наверняка это можно как-то сделать. Дело было в 1960-е, и единственный доступный способ состоял в том, чтобы разрезать свадебную фотографию пополам и между двух половинок поместить фотографию с конфирмации Коре. А потом все это вместе переснять. Новую фотографию можно было сделать, только испортив две старые. Но делать этого было нельзя. И, раз ничего не получалось, Юханна отмела мысль о семейной фотографии — раз туда не втиснуть Коре, то уже все равно. Либо он в середине, либо не нужно.

Вот такая история про Юханну. И все время она была спокойной. Все, за что она бралась, она делала спокойно. У нее была старая прялка, и на ней она пряла для сети магазинов «Хюсфлиден». Пряжа так и струилась под ее пальцами.

Под конец, когда они уже остались без дома, Оста стирала ее одежду. У Юханны не хватало сил. У нее появилась новая прялка, но по большей части она стояла без дела в углу. Последние дни Юханна сидела и не отводя глаз смотрела на прялку. И как раз в это время, когда пришлось стирать одежду, Оста обнаружила кровь. Это случилось через несколько месяцев после пожара. Видимо, маточное кровотечение.

Оста проводила меня до двери. На улице было темно, белый туман висел над полями, и в северном небе можно было различить сияние купола церкви, купавшейся в потоке света. Меня переполняли впечатления от истории о Коре, его короткой жизни. Я спросил, не подскажет ли она, кто может вспомнить еще что-то. Она задумалась, а потом покачала головой, она была самым близким родственником. И добавила:

— Знаешь, все умерли.

После того как Улава и Юханны не стало, она ухаживала за могилой Коре каждое лето, пока ее не снесли. Это случилось в 1990-е. С ее благословения. И это можно понять, ведь никого уже не осталось в живых. Ничего не осталось от этой маленькой семьи.

Разве что прялка Юханны.

Уходя, я обнял Осту, и несколько секунд мы стояли в темноте, осторожно обнимая друг друга. А потом я пошел домой короткой дорогой. Уже совсем стемнело, стало прохладно. До первых заморозков оставалось совсем недолго. Мне вспомнилось, как часто я ходил этой дорогой в детстве. За домом Осты и Сигурда меня окружала кромешная тьма, тянущаяся до самых почтовых ящиков. Пройти надо было около полукилометра, и каждый раз от страха у меня душа уходила в пятки. Сперва дорога шла через еловый лес в Воллане, а потом выходила из него и открывалась. В детстве я всегда пел, пока шел лесом до ручья, протекавшего под дорогой и устремлявшегося вниз по камням на другой стороне. Я как-то шел домой с собрания в детском клубе «Надежда» или из клуба «Молодые», где нам рассказывали о вреде алкоголя, но тут, один в темноте, я начисто забыл про все негативные последствия — как может заболеть живот, как позеленеет лицо и как вся семья от тебя отвернется. Меня охватил леденящий ужас, и тогда я решил, что пение напугает того, с кем я так боялся столкнуться в темноте. Я все пел и пел про себя, этакую смесь песен детского хора, Саманты Фокс и Майкла Джексона. Друг с другом перемешались «Наш Господь всемогущий», Bad и Nothing’s Gonna Stop Me Now. Главное, что я пел, нарушая тишину. И что я смог дойти до водопада. Словно дорога делилась на «до водопада» и «после». Стоит только пройти водопад, и я спасен. Вот и в этот вечер было так же, я шел один в темноте, и разговор о Коре и Юханне все еще вертелся у меня в голове. Но с того раза я твердо усвоил: нельзя, чтобы было тихо, пока я не перейду невидимую границу. Мимо, мимо, только бы пройти мимо, только бы пройти, и тогда я спасен.

1

В ночь на 20 мая 1978 года все повторилось. Сарай для сена в лесу за Хэросеном, на самом севере деревни, далеко от людей. Третий пожар. Восемь тонн искусственных удобрений, старая телега, двуколка, восемь — десять колес, двое саней, бочка для удобрений, корчевальная машина, несколько черепичин и шестов для просушки сена.

Огненное море виднелось за много километров. Небо переливалось красным и оранжевым, и кровь леденела в жилах от этого зрелища.

И теперь опять приехали слишком поздно.

Воду направили на деревья, на кроны сосен, страшно освещенных жаром. В лесу трещало и грохотало. Время от времени казалось, что-то разрывается. Что-то большое разлеталось на куски, переворачивалось и горестно выло.