Железный лес - Анна Малышева

Когда за Натэллой закрылась дверь, коллекционер подался вперед и осведомился изменившимся, вовсе не шутливым тоном:

– В самом деле, есть что-то интересное?

– Есть, – Александра потянулась было к сумке, но тут же убрала руку. Ей не хотелось показывать весь каталог. – Я сразу пошла к вам, как только узнала… Вспомнила ваших передвижников.

– Так, – без всякого выражения произнес коллекционер. Его глаза вновь потускнели. Могло показаться, что он разом потерял интерес к теме разговора, но Александра знала, что этот равнодушный тон означает обратное.

– Маковский, Ярошенко… – осторожно выговорила Александра. Сделав паузу, закончила: – И Репин.

– Это все надо хорошенько смотреть, – также не сразу ответил Макаров. Его глаза окончательно спрятались в складках век. – Где картины?

– Владелец согласен устроить смотрины, – поспешила сообщить Александра. – А фотографии будут в самом скором времени.

– Как? Нет даже снимков?

– Владелец был против того, чтобы делать фотокаталог.

– Где-то он прав, – задумчиво проговорил Макаров. – Сколько раз я фотографировал свое добро, столько и раскаивался. Слышала от Натэллы уже? Соседей ограбили. А там были и видеонаблюдение, и сигнализация. Да, я его понимаю, твоего клиента.

Через неплотно прикрытую дверь потянулся запах жареного мяса. Натэлла гремела посудой на кухне, слышался шум воды, бегущей из крана.

– Кто владелец не скажешь, конечно? – осведомился Макаров, по-прежнему сохраняя равнодушный тон. – Большой секрет?

– Я скажу только с его разрешения, – улыбнулась художница. – Думаю, вы знакомы.

– Наш, московский? – Макаров поднял редкие брови. – А кроме передвижников, он ничего не предлагает?

– Московский, – подтвердила Александра. – Есть и другие предложения, но с передвижниками я сразу побежала к вам.

– Спасибо, дорогая, – Макаров рассматривал противоположную стену, сплошь увешанную картинами. – Буду ждать тебя с фотографиями. Меняться он не желает, не знаешь? Я бы поменялся охотно.

– Думаю, обмен нежелателен. Он только продает.

– Кто же это такой? – пробормотал Макаров, обращаясь больше к себе, чем к гостье. От нее он ответа не ожидал. – А цена?

Александра, собираясь к Макарову, выучила все данные, касающиеся картин, которые собиралась ему предложить, включая установленные Маневичем цены. Повышать сумму в свою пользу, как предлагал ей сам клиент, она не стала. Подобные комбинации представлялись ей сомнительными. Макаров выслушал цифры и шумно вздохнул.

– Торг уместен?

– Я спрошу, но… Мы говорили о том, что это нижняя планка.

– Картины надо смотреть, тогда о чем-то можно говорить, – после краткого раздумья заявил Макаров. – Цены гуманными не назовешь. Договаривайся о смотринах. Пока я окончательно не слег. Боюсь, как бы в этот раз в больницу не загреметь. Сплю только сидя, а то грудь будто заливает… Не вздохнуть. Да и какой это сон, так, дремлю… Перебираю свою жизнь, по мелочам… И все мелочи вспоминаются, знаешь, одни мелочи, будто важного и не было ничего. А жизнь-то прошла.

Промокнув испарину на лбу и щеках полотенцем, Макаров хрипло попросил:

– Позови-ка Натэллу, мне пора лекарства принимать. И ты у нас обедаешь, запомни!

… Александра задержалась у Макаровых до часу пополудни, ее никак не хотели отпускать. В другое время она бы и сама не торопилась – эту пару художница давно знала и любила. Но сейчас ее жгло сознание того, что в сумке лежит каталог. Макаров сделал еще несколько хитрых попыток вызнать у нее имя продавца, но Александра с улыбкой обходила расставленные ловушки. Наконец, коллекционер сдался:

– Ладно, как хочешь, все равно узнаю! Неужели ты боишься, что мы договоримся без тебя?

– Вы бы никогда так со мной не поступили, Сергей Леонтьевич, – возразила Александра. – Но мой клиент не хочет публичности.

– По крайней мере, картины принадлежат ему? Ты уверена? – Натэлла пристально взглянула на гостью. Ее голубые, сильно подведенные глаза иногда принимали диковатое выражение, что очень ее молодило. – Не ворованные?

– Ну что вы! – воскликнула Александра. – Это очень известный человек!

Она тут же осеклась, чтобы не сказать лишнего, и стала прощаться. Оказавшись на улице, Александра тут же направилась к метро. Она наметила посещение еще одного крупного собирателя картин. Ему можно было предложить почти треть собрания Маневича, но Александра избегала таких оптовых сделок – при этом неизбежно удешевлялась стоимость каждого отдельного произведения. Мысленно она уже отобрала несколько картин. Прежде чем спуститься в метро, художница позвонила коллекционеру. Александре положительно везло – потенциальный покупатель был дома, но как раз этим вечером собирался уезжать на лечение в санаторий.

* * *

Если бы у Александры имелась склонность к философским умозаключениям, в этот день она могла бы всласть поразмышлять на тему бренности земных страстей. Оба коллекционера, с которых она решила начать, были бездетны, отличались слабым здоровьем и собирали картины ради самих картин, а не для того, чтобы завещать их детям. Это была чистая страсть к собирательству, жгучая эссенция эгоизма.

Лучшая подруга Александры, ныне покойная, также торговавшая картинами и антиквариатом, часто говорила, что если бы у коллекционеров был свой герб, на нем был бы изображен змей Уроборос. «Этот змей держит во рту собственный хвост, он есть собственное начало и конец одновременно, – невесело улыбалась Альбина. – Коллекционер тоже. Эта страсть рождается сама из себя и сама в себе умирает, этот процесс не имеет ни начала, ни конца. Некоторые люди сразу рождаются коллекционерами, вот что я думаю! И потом всю жизнь пытаются восстановить собрание, которое у них уже когда-то было, которое им все время мерещится, как нечто идеальное». Сегодня Александра снова вспомнила эти слова покойной подруги, завещавшей ей свой огромный архив со сведениями о московских коллекционерах. Макаров, одолеваемый болезнями, ежедневно ощущавший близость смерти, относился к своему состоянию вполне пренебрежительно. А Давид Балакян, коллекционер, к которому она ехала, напротив, был одержим состоянием своего здоровья. Он считал себя неизлечимо больным несколькими болезнями сразу и до того боялся смерти и всего, с нею связанного, что отослал жену, перенесшую второй инсульт, к родственникам, под тем предлогом, что сам стоит одной ногой в могиле и ничем не может ей помочь. Простой выход – нанять сиделку – Балакян отверг с ужасом и возмущением. Сиделка напоминала бы ему о собственных болезнях, настоящих и мнимых. К тому же, она бы заботилась не о нем, чего он подавно принять не мог.

Сейчас Балакян жил совсем один, в небольшой квартире на окраине Москвы. Картины он хранил в другом месте, где – не знал никто. Александре были лишь приблизительно известны его предпочтения, она уже пару раз продавала ему кое-что. Давид Балакян всегда платил наличными, и если вещь ему нравилась, не торговался. Говорили, что для него не проблема в короткое время достать значительную сумму, также ходили слухи, что он тайком ссужает деньги под проценты.