Железный лес - Анна Малышева

* * *

Коллекционер ждал ее на пороге квартиры, приоткрыв дверь. Когда Александра вышла из лифта, он пояснил:

– Лифт неисправен, сегодня уже два раза кого-то вызволяли, я боялся, что вы застрянете. Заходите скорее, тут кошками пахнет. Порядка в доме нет!

Александра поторопилась войти, и он запер дверь. Художница вдохнула аптечный кисловатый воздух, пропитанный запахами лекарств. В квартире было прохладно, несмотря на то, что за стенами дома начались самые жаркие послеполуденные часы. Окна всегда были закрыты, работал кондиционер, установленный на постоянную температуру – 20 градусов по Цельсию. Балакян считал, что это оптимальная температура для того, чтобы не размножались болезнетворные микробы.

– Чаю с мятой хотите? – осведомился коллекционер. – Выпейте чашечку, я вас ждал и только что заварил. Идемте в комнату. Туфли попрошу снять, вон тапочки.

Александра переобулась и прошла за ним в одну из двух комнат. В небольшой квартире были только гостиная и спальня, которую занимал теперь один Балакян. Когда гостья осведомилась о самочувствии его супруги, коллекционер помрачнел:

– Неважно. Доктора ничего не понимают. Хочу консилиум устроить, да вот в санаторий приходится ложиться. Сам еле скриплю.

Балакян мог поддерживать разговоры о здоровье и невежестве докторов часами. Александра поспешила вернуть беседу в нужное русло:

– Я не хотела говорить по телефону, вы понимаете… Мне предложили для продажи несколько картин, и я сразу подумала о вас.

– Сперва чаю, – Балакян с мягкой настойчивостью усадил гостью в кресло. – У меня режим, я должен выпить чашечку. Минуточку.

И удалился, кутаясь в длинную, до колен, растянутую вязаную кофту, пошаркивая по паркету мягкими войлочными туфлями, ссутуленный, щуплый. Глядя ему вслед, Александра вновь поразилась тому, как этот вовсе не старый мужчина умеет придать себе такой немощный вид. «Марина уверена, что он вообще ничем не болен, она его давно знает…»

Балакян вернулся из кухни через пару минут со стеклянным чайником, в котором на просвет виднелись листья свежей мяты. Другого чая Балакян не пил. Разлив напиток в приготовленные заранее чашки, он опустился в кресло напротив Александры.

– Слушаю вас.

– Я только что получила интересное предложение по нескольким картинам, и вот – сразу к вам, – вновь начала Александра заготовленную речь. – Вы как-то просили заходить, если будет «Мир искусства».

– А? – рассеянно откликнулся Балакян, опустив глаза в чашку. – Да, верно, я интересовался… Но смотря что… Сейчас такие времена, что продают и продают, а никто не покупает. Цены должны бы по этому поводу падать. А они растут.

Вздохнув, он загрустил, отпивая чай маленькими глотками. Отросшие до плеч седые волосы придавали ему сходство с грустной старушкой, вязаная кофта это сходство усугубляла.

– А что конкретно из «Мира искусства»? – все так же печально осведомился Балакян.

– Билибин и Остроумова, – ответила Александра. Первоначально она хотела предложить еще нескольких авторов, но, руководствуясь смутным чутьем, которому всегда доверяла, на ходу решила сократить список.

– Я даже и не знаю, – кисло ответил коллекционер. – Когда нет здоровья, то и настроения покупать нет. Но я бы взглянул. Картины при вас?

– Что вы! – с улыбкой воскликнула Александра. Она почувствовала, что наживка проглочена. – Они не такого размера, чтобы носить их в сумке. Я устрою для вас показ. Пока у меня нет даже фотографий. Могу назвать лишь приблизительные размеры и цену.

Она не ошиблась – Балакян, продолжая изображать грусть, с большим интересом выслушал все, что гостья могла сообщить о предлагаемых картинах. На прощанье он, уже вполне искренне сокрушаясь, заметил:

– Санаторное лечение я отменить не могу, мне в последнее время значительно хуже… Если бы вы знали, что мне приходится терпеть!

Его выцветшие голубые глаза приняли тревожное выражение, он испытующе смотрел на Александру:

– Я знаю, обо мне говорят всякое… Что я отослал умирающую жену к ее родне и не навещаю. Слышали такое?

Александра уклончиво пожала плечами, что можно было истолковать и как «да», и как «нет». Балакян усмехнулся:

– А я именно так и поступил, отослал ее. Знаете, почему? Однажды у меня был страшный приступ, я не мог пошевелиться, поднять руку, вызвать «скорую». Даже звать на помощь не мог. А Маша готовила обед. Я лежал в спальне на постели и ждал, когда она ко мне зайдет, позовет обедать. Старался не помереть до этого момента…

Балакян засмеялся, его бледное лицо покрылось сетью морщин, словно пенка на остывающем кипяченом молоке.

– И я дождался. Когда она вошла, я мог только глазами показать, как мне плохо. Она подошла к постели, все поняла… И знаешь, что она сделала? Просто села рядом на стул и читала какой-то журнал. Иногда смотрела на меня таким ужасным взглядом… Спокойным ужасным взглядом. Она проверяла, жив я еще или нет, и прикидывала, сколько мне осталось.

Александра, потрясенная, слушала эту исповедь, расширив глаза. Балакян говорил неторопливо, с насмешкой в голосе, словно эта история представлялась ему забавной:

– Потом я потерял сознание. Когда пришел в себя, была ночь. Маша спала рядом. Она просто легла спать рядом со мной. Мне было полегче. Я смог встать, дотащился до кухни, принял лекарства, вызвал «скорую». Мы с ней не обсуждали ничего. Молчали, будто ничего не было.

Коллекционер сощурился:

– И, когда с ней во второй раз случился удар, я отослал ее к родственникам. За нею там хорошо ухаживают. Я передаю деньги. Здесь я ее оставить не мог. Понимаете… Не люблю культивировать в себе дурные чувства. А я бы не удержался, подходил бы к постели и смотрел бы на нее… Так же, как она смотрела тогда на меня.

Видя изменившееся лицо Александры, Балакян рассмеялся:

– Вот зачем я вам все это рассказываю? Это совершенно ни к чему. Вы вызываете к себе доверие, замечали уже?

Александра также попыталась улыбнуться:

– Да, и не раз. Мне иногда рассказывают невероятные вещи. Значит, я постараюсь как можно скорее получить снимки, пришлю их вам, и мы договоримся о смотринах оригиналов.

– Вы очень любезны, что сразу обратились ко мне, – Балакян выбрался из кресла и пошел к дверям. Александра следовала за ним по пятам. – Вы ведь сразу пришли ко мне? Больше никому не предлагали ваших Билибина с Остроумовой?

– Не сомневайтесь, – заверила его художница. И шутливо добавила, уже переобуваясь: – Если бы эти картины и впрямь были моими, я была бы очень довольна.

Балакян смотрел на нее в упор, уголки его увядшего рта подрагивали, словно он сдерживал улыбку.

– В самом деле? – осведомился коллекционер, отпирая дверь. – А вот я о себе такого сказать не могу. В мои годы многое делаешь просто по инерции… А вы еще так молоды! Ну, до встречи, жду вестей.