Состязание в непристойностях - Иван Жагель

Вежливые зрители сопроводили этот винегрет аплодисментами, а ведущий опять повернулся к Талбадзе, предлагая ей продолжить свой рассказ.

— Мне безумно жаль Глеба! — с надрывом произнесла та, сцепив крохотные ручки. — Что я могу о нем сказать… Он был очень талантлив, но в тех фильмах, которые я снимала в последнее время, для него просто не имелось подходящих ролей. Так что никакой дискриминации с моей стороны не было… Но мне кажется, здесь важно подчеркнуть другое: любая человеческая судьба — это цепь случайностей. Судьба же лицедея — случайность, возведенная в квадрат. Ни в какой иной профессии успех и забвение не бывают так близки. Возможно, Всевышний специально испытывает нас, чтобы мы познали самые сильные человеческие чувства, а потом донесли их до других людей…

Как раз о таких выступлениях говорят: ни словечка в простоте. Актеров Талбадзе называла исключительно лицедеями, и они не просто оставались без работы, а их постигало забвение.

Этот выспренний разговор мог бы продолжаться еще долго, если бы не вмешательство Калачникова. До сих пор в его активе имелось всего два-три коротких замечания, и телекамеры на нем практически не останавливались, он словно вообще не присутствовал в студии. Такое положение вещей Петра, конечно, не устраивало, тем более что передача уже приближалась к своему экватору. Еще пара рекламных вставок, еще несколько сопливых сентенций — и она закончится.

— Давайте наконец-таки перестанем врать! — перебивая всех, громко заявил Калачников, хотя слова ему не давали. — Хватит дурачить себя и окружающих!

В телестудии установилась тревожная тишина, все взоры обратились на него.

— Н-не понял! Что в-вы имеете в виду?! — слегка заикаясь от неожиданности, спросил Бутырский.

— Все мы прекрасно знаем, что случилось с Глебом Парфутьевым! — веско бросил Петр. — Только боимся заявить об этом прямо, открыто. Слишком уж неудобная, слишком колючая для всех нас будет эта правда.

— И что же… это… с н-ним с-случилось? — Ведущий ток-шоу никак не мог избавиться от внезапно возникшего у него дефекта речи.

Теперь уже можно было не спешить, передача не могла продолжиться, пока Калачников не удовлетворил бы любопытства присутствующих. Наслаждаясь всеобщим вниманием, Петр поддернул рукава, словно готовясь к серьезной работе, и стал выкладывать свои соображения:

— Человек оказался без работы, а может, и без средств к существованию, причем надолго. На него навалилась депрессия. И кстати, тот факт, что Парфутьев взялся за написание сценариев, только подтверждает: он мучительно искал себе занятие, пытался отвлечься. К сожалению, рядом с ним не оказалось никого, кто способен был ему помочь, поддержать. Его фактически все бросили! Вот он и сиганул из окна.

— Чушь собачья! Это ж надо такое придумать?! — сразу окрысился Малкин, воспринявший пассаж об одиночестве Парфутьева как выпад в свою сторону. — Говорю же вам, я часто созванивался с Глебом, и он ни единого раза ни на что не пожаловался.

Калачникова ором было не запугать. Петр не менее саркастически отмахнулся: мол, и он большей ерунды в жизни не слышал.

— Любой психоаналитик вам скажет, что человек в состоянии глубокой депрессии становится очень скрытным, — заметил Петр. — Такой больной не только мучается от различных фобий, но и боится, что это заметят окружающие. Ему бы излить кому-нибудь свои проблемы, потихоньку спустить пар, а он копит его в себе, пока ему не сносит башку. Наступает момент, когда таким людям, вместо того чтобы продолжать мучиться изо дня в день, кажется проще шагнуть в открытое окно. И они даже делают это с радостью, с огромным облегчением!

— Ерунда! — продолжал упорствовать Малкин. — Глеб не был одинок накануне своей смерти, и с психикой у него было все в порядке!

Его истошные выкрики слились с поднявшимся в студии гомоном. Пассивная прежде публика заметно оживилась, люди переговаривались между собой, что-то доказывали друг другу, даже кричали о чем-то прямо с трибун. Можно сказать, скандал зарождался прямо на глазах.

— Перестаньте себя выгораживать! — тоже заорал Калачников. — Всем нам безразлично, каким вы были другом — плохим или хорошим!

— Мы были отличными друзьями!

— Это вы уж разбирайтесь со своей совестью! Мы говорим не о вас, а о Парфутьеве, о его глубоком душевном кризисе, который привел к самоубийству.

От бесконечного возмущения поросячьи глазки Малкина вылезли наружу, он весь раздулся, побагровел и обратился за помощью к ведущему:

— Почему этот… этот… пида… человек, — воспользовался он все же приличным словом, — нападает на меня?! Он сам, что ли, близко знал Глеба или часто общался с ним перед его смертью?! Какого хрена он выпендривается здесь?!

— Да, Петр, — тут же подхватил Бутырский, — какие у вас основания для таких категоричных суждений? Вы сами-то хорошо знали Парфутьева?

— Мы неоднократно встречались с ним, — туманно ответил Калачников.

— Ха, встречались! — передразнил его Малкин. — С кем с кем, а с тобой Глеб точно не стал бы говорить по душам!

— А после разговора с тобой он прыгнул в окно! Поговорил — и прыгнул! Фьють! — рукой изобразил Петр, как, по его мнению, люди сигают с девятого этажа.

Они оба окончательно перешли на ты, гневно бросая друг в друга обвинения вперемежку со слюной. На всякий случай Бутырский встал между их креслами, и это оказалось совсем не лишним.

— Ах ты, ублюдок! — полез Малкин на Калачникова. — Я сейчас вырву твой поганый язык!

— Самовлюбленный козел! — последовал достойный ответ.

— Спокойно! Спокойно! — тоже истошно заверещал Бутырский, разнимая перевозбудившуюся парочку.

Однако понадобилась еще помощь других участников передачи, ассистентов и просто охранников, чтобы не допустить рукоприкладства. Центр студии заполнила приличная толпа, и все стало похоже на потасовку на хоккейном матче, не хватало только разбросанных повсюду клюшек, перчаток и шлемов. Но самое интересное, что телеоператоры, повинуясь команде режиссера, продолжали съемку.

Постепенно ситуация была взята под контроль, но мирный ход дискуссии все равно уже был бесповоротно нарушен. До конца программы все продолжали скандалить и грызться между собой, как собаки за кость.

…Когда Калачников и Волкогонова вышли из телецентра, было уже темно. Они молча направились на автомобильную стоянку, где находился «мерседес» Петра. Сам Калачников был абсолютно спокоен, даже весел, тогда как его спутница явно чувствовала себя неловко, прятала глаза.

Уже выехав на дорогу, Петр не без иронии поинтересовался:

— Ну и что случилось? Какая-такая вселенская трагедия?

— Вы были просто ужасны! — вырвалось у Марины.

— На этом ток-шоу? — уточнил Петр. — Ерунда! — Но так как Волкогонова продолжала смотреть куда-то в сторону, он развил свою мысль: — Я уже говорил вам, что сейчас мне надо быть как можно заметнее.