Прерванная жизнь - Сюзанна Кейсен

Всегда, когда Лиза начинала пугать адвокатом, в дело вмешивалась старшая медсестра. На сей раз она тоже подошла к двери и оперлась на пультик.

– В чем дело, Лиза? – устало спросила она.

– Не нужно хоть немножко долбаного свежего воздуха!

– Только не надо кричать, – попыталась успокоить ее старшая.

– А как еще, еб вашу мать, я могу обратить на себя внимание в этом месте?

Лиза всегда называла больницу «этим местом».

– Вот я стою перед тобой и уделяю тебе все собственное внимание, – продолжила старшая.

– Ну, тогда вы знаете, чего я хочу.

– Я поручу санитарке открыть для тебя окно.

– Окно. – Лиза на мгновение отвела взгляд в нашу сторону. – Плевать мне на ваше долбаное окно. – Она снова трахнула кулаком по пульту.

Старшая инстинктивно отпрянула.

– Лиза, ты же знаешь, или окно, или ничего, – сказала она.

– Окно, или ничего, – передразнила ее Лиза.

Она отступила на пару шагов, чтобы и мы, и старшая могли ее видеть.

– Вот мне интересно, как бы вы сами вели себя в этом месте, никогда не выходя наружу, даже не дыша свежим воздухом, потому что нельзя отворить собственного долбаного окна, в то время как банда пиздюшек все время талдычит тебе над душой, что следует делать. Валери, пора на обед, Валери, вовсе не надо кричать, Валери, пора принимать таблетки, Валери, твое поведение выходит за рамки нормы. Валери то, Валери это! Ну? И как, черт подери, вы бы с этим справились? Мне интересно?!

Нашу старшую медсестру звали Валери.

– Я сама отвечу, вы бы в этом месте не выдержали бы и десяти минут.

– Сука ебаная, – отозвалась Дэзи.

– А тебя кто спрашивал? – Лиза нацелила в Дэзи указательный палец.

– Дай чинарик, – ответила та.

– Свлои кури, сучка, – ответила ей Лиза и снова повернулась к медсестре. – Все, звоню адвокату.

– Хорошо, звони, – ответила старшая. Она не была дурой.

– Что, думаете, что у меня здесь нет никаких прав? Вы так считаете, так?

– Тебя соединить с адвокатом?

– Неее, – пасовала Лиза. – Неее, откройте окно.

– Джуууди! – позвала старшая.

Джуди звали молодую санитарку со светлыми волосами, над которой мы обожали издеваться.

– Валери! – взвизгнула Лиза. Только в моменты абсолютной потери самоконтроля она обращалась к старшей медсестре по имени. – Валери, я хочу, чтобы именно ты открыла окно.

– У меня много дел, Лиза.

– Я звоню адвокату.

– Джуди откроет тебе окно.

– Я не желаю, чтобы эта ебаная пизда заходила в мою комнату.

– Боже, какая ты нудная, – вздохнула старшая. Она нажала кнопку электрического замка, открывающего нижнюю половинку двери, открыла их и вышла в коридор.

Лиза усмехнулась.

Чтобы открыть окно, кому-нибудь из персонала приходилось разблокировать запертую на ключ защитную сетку – это была солидная, плотно плетенная металлическая сетка в металлической же раме – потом нужно было поднять тяжелую раму с небьющимся стеклом, закрепить ее, чтобы та не упала, и наконец вновь зарыть на ключ металлическую сетку. Вся эта операция занимала минуты три и была довольно-таки тяжелой. Обычно это делала санитарка. Если на дворе дул ветер, то через открытое окно в комнату попадало немного и свежего воздуха.

Старшая медсестра вернулась из комнаты Лизы, покраснев от усилий.

– Сделано, – сказала она, стуча в дверь дежурки и ожидая, пока кто-нибудь внутри не откроет электронный замок.

Лиза закурила следующую сигарету.

– Твое окно уже открыто, – сообщила ей старшая.

– Я это приняла к сведению, – сухо ответила ей Лиза.

– Ведь ты же наверняка не захочешь зайти к себе в комнату, – вздохнула медсестра.

– Эй, женщина, – сказала Лиза, – ведь уже прошло какое-то время. – Раскаленным кончиком сигареты она на мгновение коснулась собственной руки. – И даже больше, чем какое-то; прошло минут двадцать, а то и полчаса.

Зажужжал электронный замок, нижняя часть двери открылась, старшая прошла вовнутрь, обернулась и, как перед тем, оперлась локтями о пультик. Она глянула на Лизу.

– Все правильно, это занимает немного времени.

– Дай чинарик, – заныла Дэзи.

– Свои кури, сучка, – ответила Лиза и угостила ее сигаретой.

Валери было около тридцати лет. Она была высокой, с длинными руками и худыми ногами. В значительной мере она напоминала Лизу, правда, светловолосую. У них обеих были узкие бедра и худые ягодицы, и обе отличались необыкновенной эластичностью суставов. Лиза прекрасно могла втиснуться под стул или в самый незаметный уголок комнаты, но Валери ей в этот не уступала ни в малейшей степени. Когда кто-нибудь из нас в припадке злости втискивался между стенкой и нагревателем, либо же в щелку за ванной или же в какое-либо иное безопасное для себя местечко, Валери могла свернуться в клубочек, в такой тесно завязанный пакетик, чтобы усесться рядом с несчастной.

У нее были прекрасные волосы, только она прятала их в длинной косе, заплетенной на затылке в толстый кок. Этот узел никогда не расплетался и никогда, даже на дюйм, не сдвигался с места. Иногда, очень редко, можно было умильными просьбами уговорить Валери, чтобы та расплела кок и показала свою необычайную, доходящую до бедер косу – но только лишь одной Лизе удавалось это. Но даже Лиза не смогла уговорить Валери расплести косу и распустить волосы, хотя все мы неоднократно молили сделать это.

Валери была решительной и неумолимой. Она была единственной из всего персонала, к которой мы испытывали доверие. А верили мы ей потому, что она нас не боялась. Точно так же, как не боялась врачей. К тому же она немного говорила, и за это мы ее тоже любили.

Дело в том, что здесь мы были обречены выслушивать неустанную болтовню – чаще всего собственную, но не только ее. Ежедневно каждая из нас встречалась с тремя различными врачами: дежурным врачом отделения, постоянным больничным и личным терапевтом. Во время этих встреч мы, прежде всего, выслушивали самих себя, но и врачи подбрасывали собственную порцию слов.

Они использовали специфический язык: «регрессия, расстройство, враждебное настроение, изолироваться, вести себя с нарушением норм, подчиняться поведению». Особенно интересным было это последнее выражение; его могли использовать по отношению к любому нашему действию, и это вызывало то, что любой наш поступок сразу же делался подозрительным. Например, говорилось: «подчиняется еде, подчиняется разговору, подчиняется письму. Во внешнем мире люди просто ели, говорили, писали, но то, что делали мы, не могло быть „попросту“.