Прерванная жизнь - Сюзанна Кейсен

Во время еды мы пользовались пластмассовыми приборами. Пребывание в больнице было одним, никогда не заканчивающимся пикником.

Когда древний, затвердевший бифштекс режется пластиковым ножом, а отрезанный кусок накладывается на пластиковую вилку (затупленные зубцы вилки никогда не накалывали мясо, так что приходилось пользоваться ею как ложкой), тогда и вправду любая еда приобретает иной вкус.

Как-то не сумели вовремя привезти пластиковые столовые приборы, и нам пришлось во время еды пользоваться картонными ложками, ножами и вилками. Ты когда-нибудь ел что-либо картонной вилкой? Так что представь себе, какой у еды вкус; на языке постоянно чувствуешь грубые ворсинки картона, еду запихиваешь в рот, а картон выплевываешь.

А бритье ног?!

Например, подходишь к дежурке.

– Хочу побрить себе ноги.

– Минутку.

– Но я как раз сейчас собираюсь идти купаться и хочу побрить себе ноги.

– Подожди, мне нужно проверить твою карточку.

– У меня имеется разрешение на бритье ног. Под присмотром.

– Погоди, погоди, сейчас проверю. – Она крутится, что-то там перелистывает, читает. – Все в порядке. Еще минуточку.

– Я уже иду в ванную.

Наконец-то в ванне – ванне величиной с плавательный бассейн, олимпийский плавательный бассейн, глубокой и длиннющей, установленной на ножках в форме крокодильих лап – щелк, шшш, «проверка!»…

– Эй, так как там с моим бритвенным станком?

– Я только проверяю.

– Но ведь я хочу побрить себе ноги.

Шшш, щелк.

Еще немножко горячей воды. Да, эти бассейны для гидротерапии очень классные и удобные.

Щелк, шшш – на сей раз это мой бритвенный станок и моя надзирательница.

– Держи свой станок.

Она подает мне его и садится на стуле рядом с ванной. Мне уже восемнадцать лет. Ей – двадцать два. Она внимательно присматривается к тому, как я выбриваю себе ноги.

В нашем отделении куча волосатых ног. Первые феминистки.

Как-то раз в отделение приняли другую Лизу. Чтобы отличить ее от нашей Лизы, мы обращались к ней полным именем и фамилией – Лиза Коди. Наша Лиза осталась просто Лизой, словно принцесса.

Наши Лизы подружились. Их любимейшими занятиями были телефонные разговоры.

Три телефонные будки, расположенные рядом с двойной дверью, были единственным местом, гарантирующим нам хотя бы чуточку личной жизни. Мы могли войти вовнутрь и плотно задвинуть за собой раздвижные двери. Даже самая шизанутая среди нас могла в любой момент усесться рядом с аппаратом, взять в руки трубку и вести разговоры – правда, исключительно сама с собою. Дело в том, что после снятия трубки производилось автоматическое соединение с дежуркой. У медсестер имелся список телефонов, по которым каждой из нас разрешалось звонить.

Говорить нужно было, приблизительно, следующее:

– Алло! Это Джорджина (или же Цинтия, или Полли), я хочу связаться с номером пятьсот пятьдесят пять сорок два семьдесят.

– Этого номера в твоем списке нет, – отвечала дежурная.

И связь на этом прерывалась.

Но оставалась запыленная и тихая телефонная будка со своей старомодной, черной трубкой с изогнутой спинкой.

Когда Лизы вели телефонные разговоры, они заходили в две будки, закрывали за собой двери и орали в трубки. Если отвечала дежурная, Лиза вопила; «Разблокировать линию!» – и они свободно продолжали свою беседу. Иногда они осыпали друг друга ругательствами, но чаще всего кричали о планах на целый день.

– Ну что, заскочим на обед в кафетерий? – вопила Лиза Коди.

Но нашей Лизе не разрешалось покидать отделение, посему она орала приблизительно следующее:

– И тебе охота жрать эти помои в компашке целой банды психопатов?

– А как тебе кажется, ты сама какая?

– А я социопатка! – с гордостью заявляла Лиза.

Лизе Коди диагноз еще не поставили.

У Цинтии имелась депрессия, у Полли и Джорджины – шизофрения, у меня – расстройства характера, которые иногда определялись как личностные расстройства. Когда мне поставили диагноз, для меня он не звучал слишком серьезно, но через какое-то время начал звучать более зловеще, чем случаи других пациенток. Я представляла собственный характер вроде сорочки или жестяной кастрюльки, которые были произведены с дефектом и теперь сделались просто бесполезными.

Лизе Коди диагноз поставили только лишь через месяц от даты ее приема к нам. Тоже социопатка. Лиза Коди была этим ужасно довольна, поскольку во всем желала быть похожей на Лизу. Вот только Лизе это это не нравилось, которая до сих пор была единственной социопаткой в нашем отделении.

– Нас исключительно мало, – объясняла она мне как-то, – и в большинстве своем мы мужчины.

Когда Лиза Коди уже узнала собственный диагноз, наша Лиза начала доставлять все больше неприятностей.

– Твое поведение переходит нормы, – указывали ей медсестры.

Но мы то знали в чем тут дело – наша Лиза пыталась доказать, что Лиза Коди вовсе не социопатка.

В течение целой недели Лиза прятала под языком получаемые снотворные таблетки, собирала их в укромном местечке, а затем заглотала их все разом. Целые сутки она ходила совершенно дурная. Лизе Коди удалось собрать всего лишь четыре таблетки, а когда их заглотала, все выблевала. В шесть тридцать утра, во время пересменки медсестер, наша Лиза загасила сигарету у себя на предплечье. В тот же самый день после полудня Лиза Коди выжгла себе на запястье тоненькую черточку и целых двадцать минут держала руку под струей холодной воды.

Обе Лизы постоянно вели между собой биографические споры. Не известно откуда, но наша Лиза узнала, что Лиза Коди родилась в Гринвиче в штате Коннектикут.

– Гри-и-инвич, в Конне-е-ектикуте? – издевалась она. – Да там еще ни один социопат не рождался. Ты у нас пионерка, так?

Амфа, кока, героин, гаш – все это Лиза уже перепробовала. Лиза Коди уверяла нас, что тоже кололась. Она подкатывала рукав и показывала всем следы от уколов: едва видимые царапинки вдоль вен, как будто давным-давно, может с год тому назад, случайно наткнулась на куст шиповника.

– Тоже мне, наркеша садовая, – подначивала ее Лиза. – Свистишь ты, вот и все.

– А чего ты хочешь? Наркоман – он наркоман и есть, разве не так? – оправдывалась Лиза Коди.

Наша Лиза закатала рукав по локоть и подсунула руку Лизе Коди под самый нос. От ладони вверх тянулись затвердевшие, бледно-розовые, деформированные утолщения, самые настоящие шрамы.