Венецианский альбом - Риз Боуэн

Каролина была почти уверена, что от кровати до нее донесся тихий вздох удовлетворения, когда она вышла из спальни с коробкой в руках. Она поставила свою ношу на стол перед бабулей и сказала:

— Интересно, что же там может быть настолько для нее важное. Как думаешь, открыть сейчас?

— Конечно, пока мы обе не умерли от любопытства, — засмеялась бабуля.

Каролина подняла крышку. Внутри оказалось два альбома в кожаных переплетах и коробочка для ювелирных изделий. Сердце ее забилось сильнее, она открыла коробочку и проглотила недовольное восклицание, понимая, как грубо было бы сейчас продемонстрировать свое разочарование. В коробочке лежало старомодное колечко с рядом маленьких бриллиантиков, нитка стеклянных бус и три ключа. Два из них выглядели старыми, может, даже антикварными: медный ключ, увенчанный фигуркой вроде бы крылатого льва, и большой железный, им бы в самый раз запирать какие-нибудь казематы. Третий ключ был обыкновенным, серебристым, то ли от шкафа, то ли от серванта, то ли от шкатулки.

— А это еще что? — по голосу бабули стало ясно, что она просто поражена. — Ключи? Откуда у нее ключи?

— Ты ни один не узнаешь?

— Конечно, нет. Понятия не имею, зачем ей понадобилось столько старых ключей. Она была не из тех, кто собирает всякое барахло. Я всегда считала, что она склонна к минимализму и совершенно не сентиментальна.

— А кольцо и бусы? — спросила Каролина. — Они что, ее любимые?

— Никогда не видела, чтобы она их надевала. Ей нравилось носить брошь, которую она унаследовала от нашей матери. Но в остальном она вроде бы не увлекалась украшениями.

Каролина уже отложила ключи, вытащила оба альбома и открыла один из них. На внутренней стороне обложки обнаружилась надпись: «Джулиет Браунинг. Начато: Венеция, 1928 год».

— А-а, это альбом для этюдов, — сказала она. — Рисунки. Так вот о чем говорила бабушка Летти. Она хотела, чтобы я забрала их. Я даже не знала, что она занималась рисованием.

— Одно время она была очень им увлечена, — объяснила бабуля. — Даже, представляешь, училась в художественной школе. Ее считали многообещающей.

Каролина в изумлении вскинула голову.

— В художественной школе? Она никогда даже не упоминала ничего подобного.

Бабуля покачала головой.

— Да, она вообще не распространялась о своей жизни. Конечно, ей пришлось бросить учебу, когда наш отец потерял все деньги и умер. Я помню, как она сильно из-за этого расстраивалась. Ей удалось устроиться в ближайшую женскую школу учительницей рисования. Ну, кто-то же должен был содержать нас с мамой. Я ведь на шесть лет младше и еще училась тогда в школе.

Каролина начала листать альбом.

— А она хорошо рисовала, правда? И посмотри — это же зарисовки из Венеции, да? Вот гондола, а вот собор Святого Марка. Мне кажется, перед смертью она пыталась сказать что-то про Венецию. Странно, я даже не знала, что она когда-то путешествовала.

— В подарок на восемнадцатилетие наша тетя Гортензия возила ее в Италию, — сказала бабуля. — Меня всегда это немного обижало, потому что, когда мне исполнилось восемнадцать, у нас уже не было денег. Отец распоряжался и деньгами тети Гортензии, поэтому и она, разумеется, всего лишилась. — Она подняла глаза и встретилась с Каролиной взглядом. — В отличие от Летти, я никогда не училась в привилегированной школе-интернате, а ходила в школу при монастыре. И в Европу меня тоже не возили. На самом деле впервые я оказалась за границей, когда вышла за твоего дедушку и мы с ним поехали в Индию.

— А в каком году это было? — поинтересовалась Каролина.

— В тысяча девятьсот тридцать седьмом. Мне только-только исполнился двадцать один год, и я была ужасно наивная. Индия, скажу я тебе, оказалась для меня страшным потрясением. Жарища, пылища, мухи и нищие. Если бы я могла, то сбежала бы прямиком домой, к мамочке. — Она издала смущенный смешок. — Но я все выдержала. Джим был на диво терпелив со мной. Замечательный человек. Мне так жаль, что ты никогда его не знала.

Каролина кивнула, улыбнулась в ответ на бабулину улыбку и снова обернулась к альбому.

— О-о, смотри-ка, она нарисовала симпатичного венецианца — наверно, гондольера, как ты думаешь? А тут она поехала во Флоренцию, видишь? Это же Понте-Веккьо! — Она закрыла первый альбом и взялась за второй. — А здесь снова Венеция. Видишь? И датировано тридцать восьмым годом. Значит, она туда вернулась.

— Насколько я знаю, да, — согласилась бабуля. — Помню, мама писала мне в одном письме, что Летти попросили в летние каникулы сопровождать за границу группу школьниц.

Каролина перелистывала страницы. Во втором альбоме тоже оказались рисунки из Венеции, но сделанные уже более опытной рукой. Перспектива была соблюдена. Лица людей на рынке казались совершенно живыми. Тут был сад с деревьями и фонтанами. И снова гондолы. И уличный ресторанчик с фонариками…

— Она явно любила этот город, заметила Каролина; — Не знаешь, она часто туда ездила?

— После войны — ни разу, — сказала бабуля. — Ее, знаешь ли, не выпускали.

— Не выпускали?

— Да. В тысяча девятьсот тридцать девятом году она получила какую-то стипендию на обучение в Европе. Если вдуматься, глупо было туда ехать в это время. Но я так понимаю, это был шанс, который она не могла упустить. А потом началась война, и ей не удалось вернуться домой. Она умудрилась пробраться в Швейцарию и пересидеть там, пока шли военные действия. Вроде бы она работала с детьми беженцев.

— Да, понимаю, — нахмурилась Каролина, — странно только, что она не вернулась к преподаванию, когда оказалась в Англии. Ей же явно нравилось заниматься со школьниками.

— Не знаю, в чем тут дело, — проговорила бабуля. — Похоже, она повидала за войну всяких печальных событий. Я знаю, что она поехала домой не сразу после капитуляции Германии, все возилась со своими беженцами. Она вернулась в Англию незадолго до меня.

— Как вышло, что я ничего об этом не знала? — спросила Каролина.

— Ты просто не спрашивала. Молодежь жизнью стариков не интересуется. К тому же вспоминать некоторые вещи было слишком больно и мне, и твоей двоюродной бабушке. Я, например, знаю, что ей пришлось поработать с теми, кто выжил в концлагерях. Такое кого хочешь подкосит.

Каролина закрыла второй альбом.

— Мне вот что непонятно: ты говоришь, она все мне завещала, зачем тогда было так выделять эту коробку? Что в ней такого важного?

— Понятия не имею, — покачала головой бабуля. — Летти ничего не говорила об этой коробке, кроме того, что хочет, чтобы она досталась тебе.

— Альбомы с рисунками и старые ключи. Бессмыслица какая-то. Или, может, эти ключи что-нибудь символизируют? Может, бабушка Летти хотела, чтобы я вернулась к творческой профессии?

— Тогда она, конечно, так бы и сказала, — возразила бабуля. — Она ведь была очень прямой женщиной. Если бы она считала, что знает, чем ты должна заниматься, то сообщила бы об этом в самых недвусмысленных выражениях.