Античность: история и культура - Александр Иосифович Немировский

общения между носителями многочисленных племенных языков. Города Африки, Галлии, Иллирии, Британии, Испании становятся центрами римской образованности, и оттуда выходят властители дум и стилисты так же, как в III–II вв. до н. э. они выходили из числа обитателей Италии. Это Публий Корнелий Тацит, Луций Анней Флор, Квинтилиан, Марциал, Ювенал. Надписи, извлеченные из песков Ливии, Алжира, Туниса и Марокко, не уступают по изобилию надписям Рима и Италии,

Время Цицерона, Вергилия и Горация было эпохой «золотой латыни». Может ли что-нибудь лучше рассказать о духе и культуре народа, чем язык? Латинский язык отличался энергией, активностью языкового сознания, логической стройностью. Любая мысль может быть выражена на нем предельно ясно и кратко. Латинский синтаксис чаще, чем другие языки, прибегал к методу подчинения. Согласование времен требовало зависимости всех других глаголов от основного глагола, сколь бы длинным ни было предложение. В длиннейших «периодах» в сочинениях римских авторов глагол основного предложения «командует», как военачальник, требуя бесприкословного подчинения всей цепи сказуемых. Великий немецкий поэт Генрих Гейне называл латынь «языком команды». В любом случае латынь – язык дисциплинированный, как и сами римляне. Не случайно на закате Рима философ Боэций говорил, что главное – это научиться «мыслить дисциплинированно» и тем самым противостоять хаосу. Дисциплина – один из важнейших компонентов латыни и римской цивилизации. Латынь – язык очень рациональный, позволяющий выражаться с высокой степенью точности как в сфере конкретных, так и в сфере универсальных понятий. Это в немалой степени способствовало превращению латыни в средние века в международный язык теологии и науки.

За знанием. Среди тех, кто держал путь по прекрасным, мощеным дорогам, соединявшим города империи друг с другом и с Римом, в октябре, когда спадает летняя жара, можно было видеть не только проносящихся с быстротой стрелы императорских гонцов, бредущих на побывку с границ солдат, торговцев товарами, сельчан, гонящих по обочинам скот, но и стайки юнцов, не обремененных поклажей. Прислушавшись к вылетавшим из их уст словам – «advocatus, orator, eloquentia», – можно было понять, что их волновали не объявленные на ближайшие нундины гладиаторские игры, не упавшие из-за обильных летних дождей цены на зерно и оливковое масло. Они шли в города за знанием, ибо если начальную грамоту молодежь изучала и в сельской глуши, то стать образованным человеком можно было только в городе, открывавшем школьные ворота всем свободнорожденным римлянам и вольноотпущенникам, желавшим учиться и обладавшим для этого средствами.

В I–II вв. многие города возникали на месте прежних галльских и германских поселков или в лесах, где недавно раздавался вой зверей и находились убежища обладателей тайных знаний – друидов. И там все более мощно звучала латынь и можно было услышать бессмертные строки Вергилия «Arma virumque сапо» («Брань и мужа пою»). Эти новые города, не менее чем своими храмами и амфитеатром, гордились школами, которые давали универсальное образование (но еще не назывались университетами).

Среди школ Галлии прославилась та, что находилась в небольшом городке Августодуне (в переводе с кельтского – Августограде, ныне Отене). Еще во времена императора Тиберия, по словам Тацита, туда «стекались дети знатных галлов для изучения свободных искусств». Школа эта занимала почетное место между Капитолием и храмом Аполлона, и ее успехами интересовались не только в галльских провинциях, но и в императорском дворце на Палатине. В середине IV в. по высочайшему назначению прибыл в Августодун для принятия вакантной должности руководителя школы и одновременно кафедр риторики и грамматики прославленный в Риме Эвмен. И это не было почетной ссылкой – император Констанций Хлор пожелал вернуть школе Августодуна ее былой авторитет, утраченный в годы, когда город перелетал от одного самозванного императора к другому как набитый паклей кожаный мяч. Император помнил, что из школ Галлии, Испании, Африки вышли Квинтилиан, Тацит, Марциал, патриотизм которых укрепил империю, а удаление из Рима он компенсировал Эвмену огромным жалованьем в 600 000 сестерциев, правда, как об этом предупреждало подписанное монархом письмо, выплачиваемым не из фиска, а из городской казны, ибо император был уверен, что город должен сам оплачивать свою славу.

Обучение в школах и содержание школьных помещений оплачивалось не только из городской или имперской казны, но и теми, кто направлял учиться туда своих сыновей-наследников. В одной из сатир, посвященных положению в Риме людей интеллигентных профессий, великий сатирик рисует бедственное положение людей, добывающих себе хлеб не денежными спекуляциями, не трудом бесчисленных невольников, а собственным талантом. Герой сатиры – не названный по имени богач, владелец великолепного особняка, украшенного колоннами из крапчатого нумидийского мрамора, которому прислуживает наемный специалист, умеющий с редким искусством, изысканно накрывать стол, а сладкое ему готовит не менее искусный кондитер, осмеливается предлагать самому Квинтилиану за обучение наследника жалких 2000 сестерциев в год. Да, добавим мы, этой суммы Квинтилиану едва бы хватило, чтобы нанять переписчика своего творения.

Не было во всей империи мало-мальски образованного человека, который бы не слышал об афинской Академии и афинском Лицее, об их основателях Платоне и Аристотеле и не уступающих им талантом учениках. Если школа Августодуна собирала знатных галлов, то в Афины прибывали на кораблях ученики из самых отдаленных провинций. И уже не эпизодически, а постоянно императорская власть следила за тем, чтобы не угасали факелы знаний, зажженные Платоном и Аристотелем. Марк Аврелий позаботился об учреждении в Афинах кафедры философии и установил для тех, кто ее занимал, поочередно, жалованье в 10 000 сестерциев в год. Это была весьма умеренная плата, окупаемая, однако, славой преподавания в знаменитой школе и, естественно, гонорарами, получаемыми от родителей. Интеллектуальные услуги испокон времен оплачивались хуже, чем работа опытного ремесленника. На образовании и науке всегда экономили, но поток алчущих мудрости никогда не ослабевал.

Остия. Время бурного строительства, развернутого Антонинами, оставившее следы по всей империи, особенно хорошо прослеживается археологически на судьбах самого близкого к Риму города – его порта Остия, лежащего в 18 км от столицы.

Город, уже во времена Суллы занимавший около 71 га и по размерам уступавший в Италии, помимо Рима, лишь Капуе (173 га) и Неаполю (101 га), во II в. расширился до 130 га. По клеймам на кирпичах установлено, что из поддающихся датировке зданий почти три четверти вновь построенных или отреставрированных домов относятся к эпохе Антонинов (12 % датируются временем Траяна, уделявшего к тому же много внимания строительству новой гавани; 43 % – Адриана, 17 % – Антонина Пия). Далее по инерции город продолжает понемногу строиться при Септимии Севере (12 %), а затем строительство замирает, отражая ту общую ситуацию, в которую попала империя с приходом к власти Северов накануне кризисного III в.

Адриан создал фактически новый город по образу и подобию того Рима, который возник после опустошительного