Джевдет-бей и сыновья - Орхан Памук

На площади царила обычная полуденная суета. Машины стояли в пробке. Посредине махал руками и свистел в свисток полицейский. У троллейбуса сорвался с провода ус, упал на землю. Из кабины вышел шофер и стал прилаживать его на место, два мальчика в лицейской форме остановились посмотреть. На тротуаре расставили свои корзины цыганки-цветочницы. Трое чистильщиков обуви нашли себе клиентов — одному господину даже пришлось подождать, стоя в сторонке. Изящно одетая женщина возвращалась домой с покупками. Девушка в короткой юбке остановилась перед витриной «бутика». Уличный торговец, незаконно продающий обитателям Нишанташи хлеб более белый, чем полагалось по муниципальному уставу прикрыл свою корзину тряпкой и тоже смотрел, как шофер поправляет троллейбусный ус. Мимо него прошла женщина с собакой на поводке. Перед дверями Делового банка дрались два школьника. В бакалейную лавку напротив зашел Невзат, швейцар дома семейства Ышыкчи. Пробка наконец разъехалась. К продавцу лотерейных билетов подошла женщина в платке, в кофейную лавку зашел господин в бархатном пиджаке. «Переворот! — думал Ахмет. — Всё будет перевернуто вверх дном, и Нишанташи в первую очередь. Армия покажет буржуазии, где раки зимуют!» Потом он вдруг потянулся и изо всех сил зевнул. «Да ничего не случится. Эта суета внизу, похоже, никогда не кончится. А если всё же?..» — Ахмет усмехнулся. «Если стучится переворот, все будут сидеть по домам!» Подумал о дяде Зийе. «Мы с ним оба испытываем отвращение к Нишанташи». Над головой было белесое, какое-то безвольное небо. Бабушкины любимые липы, казалось, пытались дотянуться до него своими голыми ветвями, но стены домов нависали над ними и не пускали вверх. Ахмет повернулся к Нишанташи спиной и посмотрел в окна своей мансарды. «Кто я такой?»

Здесь, в мансарде многоквартирного дама в Нишанташи, он жил уже четыре года. Когда он возвратился из Парижа, где «учился на художника», после долгих подсчетов выяснилось, что от отца им с Мелек только и осталось, что эта двухкомнатная квартира на чердаке. Сестре она была не нужна, вот Ахмет здесь и поселился. Поскольку за квартиру он не платил, за отопление тоже, а завтракал, обедал и ужинал внизу, у бабушки, особого недостатка в деньгах он не испытывал. Время от времени ему случалось продать какую-нибудь картину, кроме того, он давал уроки: учил трех человек французскому и еще одного мальчика рисованию.

«Кто я такой? — снова пробормотал Ахмет, но грусти не почувствовал. — Я знаю, кто я. Цель моей жизни — сорвать плод с древа искусства!» Он подумал, что наверняка где-то прочел эти слова, но ни сердиться, ни иронизировать по этому поводу не стал. Решив спуститься вниз, чтобы навестить бабушку и поесть, взял ключи и вышел из квартиры.

«Общей причиной» бабушкиной болезни врачи называли старость. Причиной же более частного характера было, по всей видимости, сужение сосудов или что-то в этом роде. Спускаясь по лестнице, Ахмет понял, что никогда не интересовался этими подробностями. Точно знал он лишь то, что из-за какой-то неполадки в сосудах в мозг Ниган-ханым не поступало достаточного количества крови. Поэтому бабушка часто забывала, где находится и какой нынче год, а также не узнавала знакомых людей. Наблюдать за этим было порой печально, а порой и смешно. Правнукам Ниган-ханым, жившим на нижних этажах, в последние недели запрещали подниматься к ней именно потому, что прабабушкина болезнь их забавляла.

Открыв дверь бабушкиной квартиры своим ключом, Ахмет сразу же услышал, как на другом конце коридора тикают большие часы с маятником. Пошел на кухню, чтобы попросить повара Йылмаза что-нибудь приготовить, однако на кухне никого не было. Подойдя к двери, ведущей из кухни в гостиную, услышал смех и остановился. Из гостиной снова донесся хохоток: теперь смеялся повар Йылмаз. Ахмет заглянул в щелку и в первое мгновение ужаснулся: на голове у бабушки было что-то странное. Присмотревшись, он понял, что это вязаная подстилка с журнального столика.

— Если бы вы только знали, Ниган-ханым, как вам идет! — воскликнула сиделка и снова засмеялась. — Вы прямо как невеста, ей-богу!

— Ах, зачем вы так делаете? Постыдились бы! — пробормотала Эмине-ханым.

— Ниган-ханым, а, Ниган-ханым, — заговорил Йылмаз, — что вы обо мне думаете? Мой отец тридцать лет вам готовил, я тридцать лет готовлю — вы мной довольны?

— Да, я тобой довольна, — произнесла Ниган-ханым с отсутствующим видом, так, словно говорила не с поваром, а с кем-то очень далеким и неведомым.

— Хватит, хватит, не надо! — бормотала Эмине-ханым.

— Не хотите ли закурить? — спросила сиделка. Ниган-ханым кивнула, и та протянула ей зажженную сигарету.

Бабушка попыталась затянуться, но сигарета потухла, и она недовольным голосом что-то сказала. Йылмаз усмехнулся. Сиделка снова зажгла сигарету и вручила ее Ниган-ханым. Эмине-ханым что-то проворчала и встала, чтобы снять с головы больной подстилку и отнять сигарету, но Ниган-ханым расставаться с сигаретой не захотела.

Ахмет отошел к другой двери, изо всех сил хлопнул ей, громко прокашлялся, дал собравшимся в гостиной время привести всё в порядок и вошел. Сам того не желая, он чувствовал легкий гнев.

— Это ее хорошо успокаивает, — сказала сиделка, указывая на сигарету.

— А не повредит? — спросил Ахмет. — Как бабушка себя чувствует?

— Лучше, чем вчера.

— Ахмет-бей, вам что-нибудь приготовить? — спросил Йылмаз. Потом посмотрел на Ниган-ханым, которая все еще пожевывала сигарету и усмехнулся. — Эх, плохо дело! Жалко! Вы, Ахмет-бей, не смотрите, что я сейчас смеюсь. Если бы вы знали, как нам грустно! Что вам приготовить? Может, яйца сварить? Есть котлеты…

— Да, свари мне яиц. Йогурту положи. Ну и еще чего-нибудь, если есть, — сказал Ахмет и сел на стул рядом с кроватью.

— Хвала Аллаху, сегодня ей лучше! — проговорила Эмине-ханым, аккуратно расстилая подстилку на журнальном столике.

— Здравствуйте, бабушка! — сказал Ахмет.

— Это ты, что ли? Где ты был? — пробормотала Ниган-ханым.

Ахмет чувствовал себя так, словно говорит с глупым ребенком.

— Наверху, сейчас спустился!

— Где твой отец?

— Нет его!

Наступило молчание. Ниган-ханым начала о чем-то размышлять, подозрительно поглядывая на Ахмета сквозь толстые стекла очков. Ей явно казалось, что от нее что-то скрывают, и она пыталась догадаться, что именно.

— Ну-ка, сходи позови отца!

— Умер его отец! — грубо сказала сиделка и выхватила у Ниган-ханым сигарету.

— Да, умер! Я, что ли, в этом виновата? Не надо было на той женщине жениться.

Заметив, что бабушкин рассудок немного прояснился, Ахмет обрадовался и спросил:

— Как вы сегодня себя чувствуете?

— Все время слышу песни!

Одной из напастей, постигших Ниган-ханым, было то, что в ушах у нее постоянно звучали некоторые песни времен ее детства и юности.

— Всё те же песни?