Память душ - Дженн Лайонс

Он наклонился к ней.

– Джанель, – прошептал он, – что происходит? Что случилось?

Джанель упала.

Подхватив ее на руки, он знаком позвал Коготь следовать за ним. И, уже шагнув к выходу, обернулся и понял, что мимик изменила форму, превратившись в одного из известнейших придворных.

– Идем, – властно приказала Коготь. – Отвезем ее в мои владения и выясним, в чем дело. Наверное, просто все эти волнения вызвали нервный приступ.

– Да, – пробормотал Тераэт.

Без поддержки Джанель, способной вызвать огонь, пожар стих, но все же дворцу был нанесен большой ущерб. Никто не хотел здесь оставаться, а значит, они могли спокойно скрыться. И опять же – никто не заметил, как иллюзии Джанель и Тераэта спали.

Они бежали в ночь, и Джанель дрожала в объятиях Тераэта.

88. Любой бордель в мире

(Рассказ Кирина)

Я остановился и взвалил футляр с арфой на спину, собираясь войти в Дом Весенних Дождей. Как бы я ни был рад заполучить арфу обратно, с инструментом действительно надо было что-то сделать, например, я мог бы путешествовать с чем-нибудь гораздо, гораздо более мелким. Например, с флейтой.

– Мне интересно. Мы все еще не говорим о Сенере?

Турвишар свирепо глянул на меня.

Я усмехнулся:

– В конце она казалась слишком взволнованной для человека, которого ты никогда не сможешь заинтересовать или с которым никогда не сможешь завести романтические отношения.

Турвишар помолчал и медленно начал:

– Должен признать, все прошло несколько иначе, чем я ожидал. Я просто предполагал, что она никогда… Я имею в виду… – на лице Турвишара появилась самая идиотская улыбка из тех, что я видел[228].

Я легонько хлопнул его по груди.

– Пойдем, – сказал я, – найдем себе волшебника.

Снаружи борделя было не особо светло, а потому на то, чтобы привыкнуть к освещению внутри борделя, мне не понадобилось много времени. Это заведение было чуть получше, чем то, в которое мы зашли, впервые оказавшись в Бахль-Нимиане, но ненамного. Я подозревал, что жители Бахль-Нимиана просто не понимают или не видят необходимости в высококлассных, ухоженных помещениях для торговли сексом. Секс здесь был чем-то жалким, и к нему относились соответственно. Получить его можно было в крошечных заведеньицах, расположенных поодаль, там, где на них можно было не обращать внимания или делать вид, что их не существует.

Но, держу пари, магазины мечей и ядов здесь были безупречны.

Этим борделем управляла голубоглазая улыбающаяся женщина, почти такая же бледная, как Сенера.

Я миролюбиво вскинул руки:

– Вы говорите по-гуаремски?

Она что-то ответила, и, судя по всему, ответ был отрицательным.

Я хлопнул Турвишара по плечу:

– На этот раз ты не ускользнешь от своих обязанностей.

– Да, вижу. – Турвишар изобразил на лице сияющую улыбку и шагнул вперед. Поначалу он даже не пытался говорить на том же языке, что и эта женщина. Однако, когда он говорил что-то по-гуаремски, она отвечала ему на родном языке[229]. Как я понял, в ее языке было много слов, заимствованных из гуаремского, и я почти что понимал, что она говорит. Иногда.

После небольшого торга и большого количества того, что вполне могло называться веселой пантомимой, из рук в руки перешла большая сумма денег. Наконец она улыбнулась. И действительно, почему ей не улыбаться?

Она подвела нас к двери, ведущей в бар. Или, скорее, к месту, где можно было, если бы захотелось, напиться до беспамятства – до того или после, как удовлетворил иные аппетиты. Здесь было столь же чисто, как и в остальной части бархатного дома, а это означало, что мне здесь совершенно не хотелось пить – или заниматься чем бы то ни было еще, включая кровопролитие.

Турвишар сразу же заметил нашу цель.

Не знаю, чего я ожидал. Внушительно он не выглядел, хоть и был черноволосым мужчиной, ростом выше обычного куурца. И хотя он не смотрелся столь продуманно обыденно, как Релос Вар, я вряд ли бы взглянул на него дважды на улице.

– Гахан! – закричала женщина, а вслед за этим последовало то, что, как я предположил, означало что-то вроде «Люди хотят тебя видеть».

Волшебник поднял голову и моргнул. Я ошибся в одной детали: у него были необыкновенные глаза – сверкающие, янтарно-золотые.

К тому же он был очень пьян. Он смотрел не столько на нас, сколько сквозь нас – тем отстраненным взглядом, который говорил не только о глубоком и серьезном опьянении, но и о неприкрытом горе.

– Можем мы поговорить с тобой наедине? – спросил Турвишар.

– Отвалите от меня, – коротко бросил мужчина и уронил голову на руки.

Стоило ему это сделать, и что-то вспыхнуло красным – мой взгляд прикипел к его рукам.

На нем был перстень Людей Грифонов. Точно такой же носил мой приемный отец Сурдье. Точно такой же носил отец Турвишара, Санд, а сейчас носил Турвишар, и на нем было написано настоящее имя его отца. Точно такой же, что был сейчас на мне.

Конечно, может быть, существуют перстни-печатки с рубином, которые не являются волшебными устройствами связи, но я еще не видел ни одного такого.

И это был знак принадлежности к тайной клике, чьи цели все еще были для меня немного туманны, но я знал одно: Сурдье, вероятно, вырастил меня на задворках бархатного дома по их приказу. То есть по приказу императора Санда.

И мне всегда было интересно, работал ли Санд с кем-нибудь еще или, что еще хуже, на кого-то еще.

Вспыхнувший гнев застал меня врасплох. На каком-то глубоком интуитивном уровне я знал, что Санд на самом деле не был ответственен за смерть Сурдье, но…[230]

Но Санд был другом моего отца, и он отплатил за эту дружбу тем, что спрятал меня в Нижнем Круге, чтобы я мог вырасти в трущобах Столицы. Санд был плохой мишенью для моего гнева, но Гризт? Он сейчас сидел прямо здесь, передо мной и вдобавок требовал, чтоб мы от него отвалили!

– Милое кольцо, – ровным голосом сказал я.

Турвишар шумно вдохнул воздух, и я понял, что он наконец тоже заметил его.

Гризт вытер рукой затуманенные глаза.

– Да, – сказал он. – Я его украл у ребенка. А теперь проваливай, пока не разозлил меня. Ты мешаешь мне пить.

Я напомнил себе, что это был смертоносный волшебник, который, вероятно, мог превратить нас обоих в мелкую грязь, даже если он был слишком пьян, чтобы стоять на ногах. Выбивать из него все дерьмо было непрактично, как бы мне этого ни хотелось.

И, о Вуали, как же