Скажи миру – «нет!» - Олег Верещагин

Странно. Это мне едва ли не обидней, чем то, что я завтра – нет, уже сегодня – погибну. Иохим мог бы меня понять. Конечно, мог бы – Иохим, для которого ответы на вопросы были частью жизни… Но Иохим погиб на Пацифиде три года назад, и мы даже не смогли его по-настоящему похоронить.

Мне было бы не так обидно погибнуть в обмен на ответ. Я бы даже согласился умереть сам. В обмен на ответ. Только ответ! Интересно, спрашивал ли Христос Господа в Гефсиманском саду, в чем смысл его смерти? Не помню, кто сказал – я где-то читал, – что человек может вынести любые мучения, если оправданием мучениям будет служить целесообразность того, ради чего он страдает. Я был конунгом и вел в бой своих людей. Тогда оправданием всему, что приходилось пережить, были их жизни. Но сейчас, за несколько часов до смерти, я, Лотар Брюннер, хочу спросить: ради чего?! Да ради чего же?!

Молчание.

Тайна.

Ведь если ты повернешь назад —

Кто же пойдет вперед?!

Б. Вахнюк

С вечера шквалистый ветер раз за разом отшвыривал нас от побережья, и в конце концов Лаури, охрипнув, буквально плюнул на все, приказал бросить якоря и ждать утра, затянув палубу кожаным пологом. Сам он остался на кормовом весле и к рассвету выглядел таким же серым, как окружающее море, идущее ровными острыми грядами мелких злых волн. Но я, если честно, просто не имел возможности ему посочувствовать: обгрызал ногти, думая, как мы будем добираться до берега.

– Может, добросишь нас на лодке до припая? – предложил я, кутаясь в плащ.

– Нет почти припая этой зимой. – Лаури вздохнул. – Волна ломает… Придется ждать, когда уляжется ветер.

– Склялся небось, что взялся нас везти? – посмотрел я искоса на резкий, обветренный профиль морского ярла.

Лаури улыбнулся и хлопнул меня по плечу своей твердой, как доска, ладонью:

– Здесь стоит жить только ради острых ощущений.

– Тебе их не хватает?! – изумился я.

Лаури пожал плечами:

– Нет, я хочу использовать отпущенные мне годы на полную катушку. Так, чтобы к моменту, когда придет срок покинуть наш мир, я бы успел устать. Тогда не так печально будет уходить… Знаешь, Олег, – он оперся локтем на борт и повернулся ко мне, – я рад, что ты возвращаешься. У меня такое чувство, что мы еще не раз встретимся. А таких, как ты, должно быть побольше. Тогда ниггерам будет не так уютно… Между прочим, помнишь Хайме Гонсалеса?

– А, испанец? Хороший фехтовальщик… Помню, а что?

– А ничего. Твой конкурент. Урса кидает через себя сотнями и объявил Реконкисту. Хороший парень, хоть и испанец.

– Да все мы хорошие парни, – усмехнулся я.

* * *

– По-ка-а-а!!! – пронзительно закричала Танюшка, ухитряясь подпрыгивать на лыжах и крест-накрест размахивать над головой руками. Нечего было удивляться, что на драккаре, казавшемся отсюда лежащей на воде аккуратной моделькой, услышали. Во всяком случае, снизу проревел, отдаваясь эхом в прибрежных скалах, рог. Мы с Вадимом тоже помахали, хотя нас едва ли видели оттуда.

– Интересно, в нашей пещере кто-нибудь живет? – спросила Танюшка, поправляя капюшон.

– Не знаю, – пожал плечами Вадим. – Олег, ты серьезно хочешь завернуть к чехам?

– Серьезно, – кивнул я, поддергивая лямки вещмешка. – Я так и не сказал ничего княгине Юлии о судьбе ее брата. И ни с кем не передал.

– Ничего особенного в ней нет, – на мой взгляд, ни к селу ни к городу, но с претензией объявила Танюшка, скатываясь вниз по склону в распадок.

– Ревнует, – хмыкнул Вадим. Я, кстати, уже знал, что он сошелся с Иркой Сухоручкиной, и, по его словам, у них все было в порядке. – А Юлия и правда красивая.

– Красивая, – согласился я, собираясь с духом, чтобы съехать по склону. – Только мне-то, дружище, никто, кроме Таньки, не нужен…

…– А вот от этого места мы заманивали урса, – весело сказал Вадим, – помнишь?

– Еще бы не помнить, – я созерцал за полосой заснеженного поля, прорезанного несколькими тропками, подъем к чешской крепости. Ветра не было, падал редкий медленный снег, но флаг над скалами был виден хорошо. Около начала подъема стояли несколько человек. Они смотрели в нашу сторону – наверное, видели нас и пытались решить, кто мы такие.

* * *

Рука Борислава – левая – была на перевязи.

– Две недели назад, – пояснил он, – явились на побережье урса. Мне перерубили руку.

– Кто-нибудь живет в нашей пещере? – Я отрезал пластину окорока, придвинул хлеб.

– Нет, пусто. – Борислав налил себе настоя. По пещере поплыл приятный запах лета. – Прошлой зимой – да, жили. Тоже русские, но мы близко не сошлись. Так…

– Я жалею, что принес известие о гибели брата Юлии, – церемонно, но искренне признался я.

Борислав поморщился:

– Нет, все хорошо… Ей тяжелее было думать, что ее брат в рабстве… Так куда вы идете?

– К устью Марицы, на побережье Эгейского моря, – объяснил я. – Лаури нас добросил бы и туда, но я хотел повидаться с вами.

– Спасибо, – кивнул Борислав, и мы довольно долго просто ели, рассматривая один другого внимательно и благожелательно. Я думал, что Борислав мне, несомненно, симпатичен, а вот друзьями мы стать бы не смогли никогда – уж слишком мы разные. Во взгляде Борислава я читал то же самое. И, собственно, поэтому нам просто не о чем было говорить. Он не мечтал, как Лаури, о дальних походах и не стремился к каким-то разгадкам, как я. Он просто нашел хорошее место и защищал его и людей, ему доверившихся.

Я бы так не смог. Я пробовал – и не смог. Но я уважал его выбор и его мужество.

– Вот такие дела, князь, – сказал он.

Я пожал плечами:

– Я больше не князь.

– Будешь, – он снова отпил из кружки. – Я же вижу.

– Сплошные пророки кругом, – я поднялся. – Мы заночуем, а утром пойдем дальше, хорошо?..

…Танюшка уже спала – только сонно подвинулась, когда я влез под легкое меховое одеяло, да еще что-то буркнула, пихнувшись локтем, пока я устраивался. В коридоре кто-то прошел, послышался вопрос: «Идешь завтра на охоту?», заданный по-немецки. Потом засмеялась девчонка, лязгнул клинок, кто-то ругнулся по-чешски (уже в отдалении).

Жизнь продолжалась. Я вдруг ощутил глубочайшее удовлетворение от окружающего, от мысли, что больше не буду очищать с клинков пятна ржавчины…

Некогда будет им ржаветь, я думаю.

Танюшка за спиной застонала и быстро, неразборчиво произнесла какую-то фразу. Потом резко повернулась и села, сбросив на меня свой край одеяла и вытаращив глаза.

– Олег, – быстро, негромко и неприятно позвала она.