Доброй ночи, любовь моя - Ингер Фриманссон

– Ты доешь когда-нибудь или нет!

Флорины фарфоровые глаза, ресницы длинные, несколько слоев туши на них. Каждое утро Флора в ванной накладывает тушь короткой и густой щеточкой.

– Я... не могу!

Получился почти крик, она даже не ожидала, она хотела это прошептать, но крик вырос в ней сам по себе и вырвался наружу. Слезы обжигали руку, рот застыл в вопле.

Флора ударила ее. Прямо посреди кондитерской Флора дала ей пощечину. Вопль прервался, словно его перерезали посредине.

– Дело в том, что Жюстина склонна к истерии, – сказала она, и губы у нее были красные, след от них остался и на кофейной чашке.

И вновь смех Флоры, глуховатый, воркующий.

* * *

Домой они вернулись на такси, все заднее сиденье было завалено пакетами. Шофер шутил насчет пакетов, не скупила ли дама все лавки в Веллингбю? Флора отшучивалась. Запах мужчины проник за ними в машину.

Дома Флора распаковала наряды и развесила на вешалках в спальне. Два платья, блузка и юбка. Она вся тряслась. Сорвала с вешалки одно из платьев и кинула на кровать.

– Зачем только я его купила! При этом освещении я вижу, что оно совсем не идет к моей коже. Никакие наряды меня больше не радуют. Это ты виновата, Жюстина, из-за тебя у меня плохое настроение. Ты невоспитанная и избалованная девчонка!

Она схватила Жюстину за запястья и закрутила ее вокруг себя, все быстрее и быстрее. Тело Жюстины вытянулось струной, сердце скатилось куда-то в пятки, волнами накатывала тошнота. Ноги больно ударялись о спинку кровати. Флора потеряла равновесие и упала. Жюстина лежала у стены, прижавшись коленями к плинтусу.

* * *

Флора отвела ее в подвал. Налила воды в бельевой бак. Жюстина сидела на скамейке, в трусиках и в майке.

– Знаешь, как белье отстирывают? Видела, как я стираю? Видела, как я белье кипячу, чтобы оно как следует отстиралось? А сначала я его замачиваю.

Тут она подняла Жюстину своими холодными ладонями и опустила в бак. Вода доставала Жюстине до живота. Она обхватила руками колени, прижала к животу.

* * *

Флора ушла. Каблуки ее простучали по лестнице. Жюстина услышала, как в замке два раза повернулся ключ. Когда Жюстина осторожно поворачивалась, вода плескалась о шершавые стенки бака.

Вода была холодной. А если Флора придет и включит печку? Какую жару она может выдержать? Станет ли она похожей на щуку, белоглазую, лежащую на блюде для рыбы? Сделается ли ее мясо такого же цвета, будет ли легко отделяться от костей?

Флора этого не сделает, не посмеет.

Однажды, когда отец снова уехал, Флора оставила ее в подвале до самой ночи. Она спустилась туда в халате, размахивая коробком спичек, который в конце концов отложила. Потом выпустила воду, вытащила Жюстину из бака. Ноги у Жюстины размокли точно губки, покрылись морщинами, казалось, ногти на ногах сейчас отвалятся.

У Флоры с собой было полотенце и Жюстинина пижама. Она вытерла Жюстину тут же, в подвале, натянула на нее пижаму. Потом отнесла наверх и уложила с собой в постель. Укрыла одеялом. Ее руку Флора забросила себе на грудь, Жюстина чувствовала, как костлявый зад Флоры прижимался к ее животу.

Когда она сидела в подвале неподвижно, ей слышались голоса. Она думала, что отец вернулся и теперь он очень разозлится. А потом голоса стихли.

Она могла вылезти из бака, но не могла спуститься на пол. Сначала ей нужно немного подрасти. Она увидела, что по стене ползет паук. Пауков она боялась и таращилась на него, пока он не повернулся и не исчез в своей дыре. Щиколотка, которой она ударилась о спинку кровати, когда Флора ее вертела, болела. Флора говорила, что людям, склонным к истерикам, становится лучше, если их как следует повертеть. Один раз она схватила Жюстину за ноги и крутила ее до тех пор, пока мир не сжался в тугой клубок.

– Врачи так делали с больными на голову. Кровь приливает к мозгу, возникает подача кислорода. Хорошо, если тебя стошнит. Я бы тебя еще дольше покрутила, если бы сил хватало. Ты становишься тяжелой.

* * *

Отец вернулся из поездки. Он привез ей музыкальный инструмент, золотой, блестящий, с кисточками.

– Когда вырастешь, можешь целый оркестр организовать.

Ей разрешили погулять с инструментом, выйти с ним в сад. Она подула в него, и оттуда вышел звук. Отец спустился послушать. Он позвал Флору, они стояли под яблонями и слушали, как она дудит в золотой рог.

– Это, черт возьми, нелегко, у нее наверняка способности. Слышишь? Пусть она уроки берет.

– Девочки не играют на трубе.

– Это рожок, Флора, старинный почтовый рожок из Люцерна.

Ни отцу, ни Флоре не удавалось извлечь из рожка звук. Жюстина снова вдохнула, губы потеряли чувствительность.

Отец исхитрился вкрутить в стену крюк – над ее кроватью. У него такие вещи плохо получались, обычно он раздражался, когда надо было что-то привинтить или гвоздь забить. А теперь рожок висел на стене на красной ленточке.

Про уроки музыки он забыл. Жюстина напоминала, ой, отвечал он каждый раз, из головы вылетело. Иногда она ходила на берег и трубила в рожок. Ей виделось, как она марширует в курточке и плиссированной юбке. Улицы в городе перекрыты. Жюстина шагает впереди, а за ней бредут остальные музыканты – точно крысы.

Отработав ночную смену в гостинице, Ханс-Петер обычно спал почти до полудня. Если ночь выдавалась спокойной, ему иногда удавалось вздремнуть на диванчике за занавеской в каморке портье. Ему часто приходило в голову, что он богатый человек – богатый временем.

Время он посвящал прогулкам или чтению. На последней странице обложки американского литературного журнала он как-то раз нашел список важнейших классических произведений в истории литературы и решил, что должен прочесть все эти книги. Там было все, от «Илиады» и «Одиссеи» до «Капитала» Карла Маркса. Большинство книг из списка было невозможно купить даже у букинистов, поэтому он вынужден был ходить в Стокгольмскую городскую библиотеку на проспекте Свеавеген и искать книги там. Именно вынужден. Атмосфера в просторном круглом зале была до странности мрачной, и он никак не мог понять почему. Люди, которые ежедневно имеют дело с книгами, ежедневно сталкиваются с обуреваемыми страстью к печатному слову читателями, могли бы проявлять побольше радушия. Каждый раз, протягивая библиотекарше книгу и читательский билет, он чувствовал себя не в своей тарелке. Как будто одно его присутствие составляло для женщины за стойкой огромную проблему. Лица у библиотекарш были даже кислее, чем у продавщиц в универмаге Бухареста, где он побывал в 80-е, еще до краха Чаушеску.

Проблемы с библиотеками у него тянулись из детства. В свой первый визит он набрал целую кучу книг, но библиотекарша объяснила, что взять можно не больше трех за раз. И стала протягивать ему книги, одну за другой: какую ты не возьмешь, эту или ту, эту или ту? Он до того растерялся, что много лет после этого избегал библиотек. Он попросил маму вернуть взятые им три книги.