20 см - Александр Кормашов

академиков. Но пока оставался просто диктором. Он всегда любил говорить о себе, что он просто диктор, так что представленные ему высоколобые коллеги должны были сами догадаться, в чём тут фишка. Секрета ж не было никакого: Эйнион просто-напросто надиктовывал свои научные труды. Для этого у него была голова, а в ней рот.

Тело у него тоже присутствовало, но передвигалось исключительно в кресле-каталке с электрическим двигателем и продвинутым электроникой. Эйнион очень не любил, чтобы накопленная в организме энергия попусту тратилась на движения рук и ног. Он бы и говорить давно перестал, но пока не надиктовал инструкцию о том, как правильно подключить электроды напрямую к его мозгу. Как неправильно — об этом говорили дыры в его голове, которые по утрам его лечащий врач обрабатывал специальным медицинским клеем, чтобы не вытекли мозги.

Временно отдыхая в клинике неврозов, Эйнион вокруг себя никого не видел, врачей не признавал и в упор не замечал ничего, что не относилось к активности его мозга, кстати или очень некстати, выражаемой вовне через рот. Так что когда помощник санитара Нерион-1с отодвинул от него микрофон и поднёс ко рту ложку с кашей, Эйнион только крепче стиснул зубы. Диктовать что-то глупой каше он считал ниже своего достоинства. После нескольких безуспешных попыток убедить больного сказать «а», бедный помсанитара даже растерялся. Его никто не предупредил, что на этот случай надо иметь в кармане специальные щипцы, а вернее, антищипцы, то есть зевник, каким рыбаки раскрывают щуке рот. Намучавшись, он сказал, ну и хорошо, тогда помирайте с голоду, мне-то что, и ушёл. Но был уже разозлён. Он вернулся, увидел нетронутую кашу и опять пододвинутый во рту микрофон, задумался и макнул микрофон в кашу. Он удивления учёный даже выпрямился в кресле. Ага, обрадовался помсанитара. Вот теперь, пока не оближете кашу, микрофон не заработает.

Эйнион впервые ел кашу с микрофона, но вынужден был съесть её всю, даже те остатки, которые этот негодяй подбирал с тарелки, крутя микрофон, как веретено. Потом негодяй вытер микрофон полой мокрой тряпкой и, довольный, ушёл. Втайне он уже предвкушал, что скоро будет обед, а на обед у больных будет овощной суп, и придумывал, как блестяще (наверняка!) справится и с этой задачей. Но в обед он едва постучал микрофоном по краю тарелки, как весь суп был полностью съеден.

Палн-а-12д следила за новым помощником санитара и успела проникнуться к нему жалостью. У него ведь не было своей комнаты, даже койки, где он мог бы спокойно поспать, и он спал на банкетке в приёмном отделении. Палн-а-12д настойчиво предлагала ему свою койку, потому что она-то всегда могла поспать на стене, но на это Нерион-1с отвечал благородным отказом. Но тем временем, копил злость. Когда наконец после двух недель самой грязной бестолковой работы и бессмысленных разговоров с муравьями в белых халатах, он крайне немиролюбиво прорвался к главврачу Андрелиону и сказал, что вообще-то по законам физиологии все муравьи должны спать и что на банкетке он просто не высыпается, он даже с удовольствием распустил руки. Потому что Андрелион лишь сочувственно покачал головой. Даже очень сочувственно, потому что в этом момент к его языку намертво прилипла пилюля, а запить её оказалось нечем. Ибо некто ворвавшийся его кабинет без стука, успел разбить графин с водкой и немного покрушить мебель.

Из кабинета Нерион-1с вышел раздавленным, униженным и с полным ощущением того, что он реально не существует. Для главного врача даже старшие санитары никогда не существовали, а уж помощник санитара вообще был существом отрицательной величины, по шкале медицинской значимости.

В тот вечер помсанитара ночевал в палате Эйниона. Он и так в этом помещении проводил половину времени, потому что учёный по-прежнему ложкой ел только суп, а утреннюю кашу и вечернее пюре (с рыбой) только микрофоном. Но и это счёл великим одолжением, обленившись настолько, что уже совсем не покидал кресла. Помсанитара пожал плечами, перестелил постель и лёг на его койку сам. Эйнион гневно таращился из кресла, однако молчал. Вскоре к ним перебралась и Палн-а-12д. Он нашла, что стены здесь гораздо удобнее для висения, фактурная штукатурка лучше держит её острые каблуки с красными подошвами. Помсанитара её не прогонял. Его даже не раздражало, что ночью на него смотрят две пары глаз, одна со стены, другая — из кресла. Он прекрасно высыпался и вскоре сделал потрясающее открытие: чем меньше он работал, тем больше свободного времени у него оставалось! В клинике всё как-то делалось само собой, и даже если бы ничего не делалось, ничего бы не изменилось.

Днём, когда учёный набубнивал в микрофон свои мысли, Палн-а-12д частенько зависала прямо над койкой Нериона-1с и рассказывала ему о своей жизни. Так он узнал, что она была тринадцатый ребёнок в семье и двенадцатый ребёнок подряд, и росла вполне нормальным ребёнком, пока однажды не увидела, как тело их старшего и единственного брата пролетело за окном вниз, очень громко стукая по карнизам, навесам и крышам от самого верха воронки и до самого её низа, и с тех пор ей разонравилось жить. Но и умирать не хотелось. Вместо этого она решила для себя, что сама вниз никогда не полетит. Дажё мёртвая за что-нибудь зацепится и останется висеть навсегда.

— Пообещай, что когда я высохну до мумии, ты иногда будешь выглядывать в окно, чтобы на меня посмотреть, — настаивала она.

Помсанитара пообещал. Он порой даже зажмуривал глаза, чтобы представить её мумией, совершенно немой, бессловесной, критически молчаливой мумией. Но когда глаза открывал, часто видел совсем другую картину.

Палн-а-12д почему-то обожала висеть на стене в такой позе, как будто в этот момент она возлегает на богато украшенном ложе, изнывая от неги, вся ужасно ленивая и расслабленная, и весь язык её тела говорил, что она теперь замужем за одним самым главным в мире царём, но тот служит у неё на побегушках. Иногда язык тела добавлял: «Нет, ну нет. Я достойна более богатого и благородного мужа».

А пока незамужняя, она с радостью выскакивала в окно, когда вечером помсанитара отправлялся навестить своего нового друга, философа и богослова Крутона.

Шашлыки они наладились жарить за его домом, за его круглым флигелем в виде юрты, в самом дальнем, глухом и запущенном конце сада. Крутон оказался большим любителем еды и в любых её количествах, чем поначалу весьма шокировал учёного Эйниона, которого помсанитара частенько приходилось прикатывать с собой — если вдруг забывал покормить его ужином или если угли костра созревали