Невозмутимые родители живут дольше - Владимир Каминер

— Везде в мире люди одинаковы, — вскипятился критически настроенный сын. — Вечно они выбирают самое гнусное. Я просто не понимаю. Одиннадцать миллионов русских посмотрели эту чушь!

Он покачал головой и нажал на Play. Теперь просмотров стало одиннадцать миллионов и два.

В этом клипе не было, однако, ничего особенного. Всего лишь молодая блондинка, которая очень старательно читала вечерние новости и при этом много жестикулировала. Но в какой-то момент был явно слышен звук, который нельзя было однозначно квалифицировать как новость. Дикторша на секунду остановилась. Она сосредоточенно и вопросительно посмотрела в камеру, будто хотела узнать у зрителей, не слышали ли они чего и не унюхали ли. Затем она побледнела и упала.

— Нет для людей ничего милее, чем потешаться над несчастьями других. Не прекрасное и вечное их впечатляет, а неловкое положение, в которое на людях попадают другие! — продолжал кипятиться сын.

— Откуда тебе знать, что люди над этим смеются? — встал я на защиту одиннадцати миллионов. — Быть может, они сочувствуют дикторше, воспитывают в себе смирение; может, в этом кратком эпизоде они видят себя, проекцию собственной жизни. Разве не может подобная неудача подстерегать любого на жизненном пути? Человек долго готовился и наконец собрался сообщить миру пару новостей, он видит, как на него устремлены глаза всего мира, набирает воздух в легкие… а дальше следует не ахти что… и уже не важно что именно. От волнения человек падает в обморок, и на арену выходит следующий чемпион.

Раз в четыре года, где-то между летом и осенью, в Берлин приходит так называемый сезон Меркель. Каштаны одеваются в убор из зеленых, желтых и красных предвыборных плакатов с обещаниями лучшей жизни и портретами политиков; политики с каждым разом все менее симпатичные и все более безрадостные, и только Меркель улыбается. Предвыборные словеса сплошь загадка, они просто непонятны. Единственное, что из них можно четко уразуметь, — это то, что политики держат своих сограждан за дураков и лентяев. Хотя, возможно, они в этом и не ошибаются.

Оппозиция выступает за улучшения в стране, а правящие партии считают, что все должно оставаться как есть. Их избиратели, в основном пенсионеры, напротив, знают: раньше все было лучше, в будущем все будет только хуже и ничто не останется таким как есть. Как вообще можно что-то изменить? Люди меняются ежедневно. Нельзя войти дважды в одну и ту же реку, потому что это уже будет другая вода, и человек, что собрался купаться, тоже другой. И человек думает, что, пока он купается, совсем уж плохо не станет, раз Меркель еще улыбается.

Где-то в середине пятого времени года, во вторник было дело, Ангела Меркель намеревалась посетить школу, в которой учатся мои дети — языковую гимназию с углубленным изучением латыни, — чтобы от первого лица рассказать двенадцатиклассникам об ужасах жизни в ГДР. Я спросил детей, будет ли Меркель говорить на латыни? Она будет говорить по-немецки, ответили дети. Меркель уже побывала в школе в Лихтенберге, где учится дочка нашей подруги Ольги. Ольге пришлось подписать согласие на фотографирование дочери рядом с канцлером Германии и на размножение этих снимков. В Лихтенберге канцлер тоже рассказывала об ужасах ГДР, все на немецком. Вьетнамские ребята, составляющие в той школе большинство, слушали с большим интересом, как-никак эта ужасная ГДР много лет назад дала их родителям работу, жилье и образование.

Меня несколько удивляло, что в рамках предвыборной кампании Меркель решила посетить именно берлинские школы. Возможно, она считала, что конкретно эти выборы у нее уже в кармане, я запросто обыграю своих конкурентов, думала она. Выступлю-ка я лучше перед молодыми людьми, которые придут на выборы через четыре года. Пусть они уже сейчас узнают — и расскажут своим родителям, — какая я милая тетя.

В школе царило сильное волнение, персонал и учащиеся тщательно готовились к визиту. Дети были взбудоражены не столько предстоящей встречей с госпожой Меркель, сколько стараниями школьной дирекции сделать из школы потемкинскую деревню. Дома мои дети в один голос негодовали: директриса обставила новой мебелью только один класс, а именно тот, где Меркель будет выступать, и только на одной стене стерла старые граффити — на той стене, вдоль которой Меркель пройдет. Но правду не скроешь, ибо на всем первом этаже воняет из-за сломанной канализации.

— Мы пригласим Меркель в столовую и угостим нашей жратвой — на этом ее предвыборный день считай пропал. Директриса совсем спятила: вся школа должна построиться во дворе по алфавиту, для Меркель будет играть школьный оркестр, хотя у нас самый плохой школьный оркестр в мире. Все оркестранты, кроме басиста, остались на второй год в десятом классе. Наш завхоз, господин Меркель (уж не брат ли), отполировал свою лысину и наполовину укоротил бороду, чтобы понравиться канцлерше… Вот здесь ты должен подписать, это согласие на то, чтобы мы разговаривали и фотографировались с Меркель.

Я завидую этому поколению, хотя бы из-за их наивной веры, что мир должен быть лучше и вкуснее, в том числе их столовская стряпня. Я также завидую их храбрости и готовности открыто говорить о том, что им не по душе и не вкусно. В моем детском саду детей заставляли вступать в «общество чистых тарелок». Еда там была ужасной, и тем не менее в тарелках не должно было ничего оставаться. Позднее в школьной столовке кормили тоже чудовищно, а еще менее вкусно было в армии. В принципе, столовская еда мне никогда не нравилась. Но я гнал эти мысли. И у жены моей тот же опыт. Мы и доселе боимся рассердить повара, даже если идем в дорогой ресторан. А если ни в какую несъедобно, то мы еду каким-нибудь образом прячем, главное, чтобы на тарелке ничего не осталось. Однажды, когда мне подали абсолютно несъедобную рыбу, я набил ею рот и пошел в уборную, чтобы выплюнуть, но по дороге она протекла. Какой-то любезный официант поинтересовался, все ли в порядке, но я смог только вытаращить глаза и выдавить из себя звук, ну чисто филин. В другой раз моя жена не смогла осилить рыбное блюдо. Это был шикарный ресторан с хорошей репутацией, еду подавали под крышкой. Жена дождалась, пока исчезнут официанты, поймала рыбку в салфетку, свернула мешочком, пошла в туалет и там выпустила рыбку. Затем она водворила крышку на тарелку, и мы продолжили беседу о влиянии искусства на политику. Официанты подошли с вопросом, все ли нам понравилось, подняли крышку — а под ней ничего, даже костей. Рыба исчезла полностью, включая голову и хвост.

— Нам невероятно понравилось, вы же видите, — соврала жена и сделала невинные глаза.

— Меркель непременно должна попробовать в нашей столовой рыбные палочки, тогда она другими глазами посмотрит на систему образования в Германии! — Мои дети возлагали большие надежды на визит госпожи канцлера. Я подписал родительское согласие, но велел детям не подходить к Меркель слишком близко. От власть имущих лучше в принципе держаться подальше, так, на мой взгляд, полезней для здоровья.

В Советском Союзе юные пионеры должны были залезать на мавзолей, чтобы дарить правителям красные гвоздики. Знавал я одного мальчика, он был нашим соседом, ему довелось однажды, вооружившись гвоздиками, взойти на мавзолей. Он пел в хоре мальчиков, из которого каждый год к большим социалистическим праздникам юных пионеров командировали для хождения на мавзолей. Мой сосед должен был преподнести букет цветов лично генеральному секретарю. Он осторожно поднялся по лестнице, всеми силами стараясь не оступиться, не упасть и не пройти мимо генерального секретаря. Наверху на балконе стояли тринадцать старцев, все в одинаковых серых костюмах и шляпах, и только один из них был самым важным, и именно ему надо было вручить цветы.