Жаркая луна - Мемпо Джардинелли

— Э-э-это… По-моему, да, сеньор.

— Спасибо. — Гамбоа довольно улыбнулся. — Выпроводите его, Альмирон.

Оба вышли, и Гамбоа зажег сигарету. Он встал и обошел вокруг Рамиро. Потом остановился за его спиной.

— Вы пропали, Бернардес.

Потом его оставили одного, и он слышал, как Гамбоа приказывал, чтобы рано утром у него взяли письменные показания, включив туда и допрос Альмирона. Позже низенький часовой сказал что-то полицейскому, сменившему его. В полном молчании и с каменным лицом он отвел Рамиро в другое помещение, где третий полицейский, сидевший за столом, взял все его документы и запер в ящик. Потом с него сняли часы, пояс, вынули шнурки из ботинок. Он должен был также оставить свой бумажник, и напоследок у него осмотрели карманы, которые были пустыми.

Рамиро отвели в вонючий подвал с дюжиной камер. Полицейский открыл одну из них и коротким кивком головы приказал войти. Потом он закрыл плотную стальную дверь с квадратным глазком наверху. Раздался ужасный грохот.

Пока все это длилось, Рамиро почувствовал, как страх и усталость вновь навалились на него. Начальник полиции, конечно, индюк надутый, но водителя грузовика бояться нечего. Суд не примет во внимание его заявление. Ведь ясно, что водитель страшно боится и что Гамбоа просто его запугивал. Если этого малого заставят поклясться на Библии и судья попадется более или менее беспристрастный, шофер, конечно, начнет вилять и скажет, что вез тогда парагвайца, который был слегка похож на обвиняемого. Но что его беспокоило всерьез, так это скрытая угроза Гамбоа. Рамиро не верил, отказывался верить, что его будут пытать, но все-таки ежеминутно помнил, что он находится в Чако, в Аргентине семьдесят седьмого года, и что если он от чего-то и был свободен начисто, так это от гарантии прав гражданина. «Это вам не Франция, доктор», — сказал ему Гамбоа.

Все это Рамиро прекрасно знал и, несмотря ни на что, вернулся. Причин тут было много, но главными были — необъяснимая тоска по родине, которая жила в нем все восемь лет, и желание стать профессором в Северо-восточном университете. А может Рамиро понимал, что с его «куррикулум витэ»[8]ему не трудно будет заняться высокой политикой. Тут Гамбоа попал в десятку, ничего не скажешь, хотелось это Рамиро признавать или нет, но все надежды Рамиро на быструю карьеру и высокое место в обществе рушились теперь из-за этой истории. Ясно одно, думал Рамиро, ему ни в коем случае нельзя поддаться Гамбоа. Он похвалил себя за это. Любое обещание такого человека было подозрительно, не вызывало доверия.

Камера была ужасна. Узкая, с влажным цементным полом. Он подумал даже, что это моча, так сильно воняло аммиаком. Но выбора не было, пришлось сесть в уголке, который, как ему показалось, был посуше. Потолок в камере был очень высокий. Окон не было, и только тонкий луч света пробивался через глазок в дверях. Тяжелый полумрак окружал Рамиро, и хотя, когда он спускался вниз, показалось, что в подвале прохладно, он потом сразу почувствовал, как жара стала плотной и липкой. Несмотря на усталость, заснуть будет трудно. Это была вторая ночь напряженного ожидания и постоянной слежки.

Вдруг на него обрушилась мелодия «чамаме»[9]. Похоже, что это радио за стеной, включенное на самую большую мощность. Визжал расстроенный аккордеон, и дуэт пел о любви, затерявшейся среди пальм и песков. Рамиро передернуло — он ненавидел себя за то, что с ним случилось. Он не сумел быть холодным, осторожным. Почему он не смог сдержать себя? Как случилось, что вожделение превратило его в насильника и убийцу? В бешенстве он ударил кулаком по стене и услышал в ответ лишь глухой звук, а костяшки на руке больно заныли. «Да потому что она так красива, черт побери, дьявольски красива!» — выругался он, думая об Арасели. Неужели же такой человек, как он, может сойти с ума из-за девчонки? Но что поделаешь, если эта пигалица — какой-то дьявол во плоти, настоящий Мефистофель, который хочет поломать ему жизнь. Он улыбнулся в темноте, но улыбка была печальной.

Радио, так долго крутившее «чамаме», «Расгидос доблес» и коммерческую трескотню, вдруг замолкло. В наступившей тишине Рамиро почудился тихий стон. Потом радио включили опять, теперь оно надрывалось песенкой Чарли Гарсиа об одиночестве. Он услышал, как грязно выругался заключенный в соседней камере, голос был мерзкий и гнусавый.

В какой-то момент, несмотря на музыку, жару и сырость, он уснул. Разбудил его голос инспектора Альмирона, который он услышал в коридоре.

Рамиро не знал, сколько часов он проспал, но ему казалось, что мало: вокруг него была та же темнота. В камере терялось ощущение времени, он так устал, как будто работал всю ночь. Отчасти так оно и было.

— Что такое? — спросил он.

— Подойдите ближе.

Рамиро встал. Ноги у него затекли, болели кости, он казался себе мокрым, липким, грязным. Было очень жарко. Он подошел к дверям.

— В чем дело?

— Сейчас вас освободят. Но перед этим я хочу вам кое-что сказать.

— Освободят? Вы передумали? Или, может, нашли убийцу?

— Не ерничайте: убийца — вы. Я совершенно не сомневаюсь в этом и, кажется, знаю, почему вы это сделали. — Альмирон засмеялся, открывая дверь камеры. — И даже, признаться, вам завидую. Отчасти.

Рамиро насторожился, вышел и сощурился от света. К такой-то матери, сказал он себе, опять все по новой. Опять этот проклятый страх, который все не отпускает его с тех пор, как началась эта история. На дворе было совсем светло. Он спросил, который час. Альмирон ответил, что уже половина восьмого, и поинтересовался, как он себя чувствует.

— Дерьмово. Еще это проклятое радио всю ночь.

— Что делать, у наших молодцов было много работы.

Рамиро попросился в уборную. Альмирон повел его в самый конец коридора и ждал под дверью, пока Рамиро оправлялся, мыл лицо и руки и приглаживал волосы. Когда он вышел, Альмирон с улыбкой предложил ему сигарету.

— Чему вы смеетесь?

— Вы удивительный человек, доктор.

Он сказал это весело, Рамиро показалось, что, кроме иронии, в его словах звучало искреннее восхищение.

— Почему?

— Вы говорили, ваша мать может засвидетельствовать, что позавчера вы вернулись домой в четыре часа утра, не так ли?

Рамиро напрягся; холодок пробежал по позвоночнику.

— Так и было, — произнес он медленно, осторожно.

— Однако сеньорита Теннембаум утверждает, что в ту ночь, когда было совершено убийство, вы были у нее, в ее постели.

Рамиро открыл рот и застыл. Посмотрел на Альмирона, но не увидел его, чувствуя, что не может произнести ни слова, у него челюсть словно отвалилась.