Разлюбовь, или Злое золото неба - Андрей Зотов

Все это мне рассказала сама Наташа. Я познакомился с ней на автобусной остановке, куда вел ее от самых дверей спецкорпуса, стараясь оставаться незамеченным. Больших трудов стоило ее разговорить, но, когда я помог ей забраться в маршрутку и нырнул следом, она поняла, что я от нее не отстану. Такое уж было у меня лицо.

– Вы ему кто? – спросила она уже на улице: маршрутка высадила нас на какой-то незнакомой мне улице, у магазина «Дикси», и мы, усталая худощавая женщина лет сорока в синем стеганом пуховике и я – шли по тропинке к отдельно стоящей хрущобе.

Я сказал, что это родственник моей жены и все такое. Иногда я говорю очень убедительно, особенно когда говорю правду. В общем, Наташа рассказала все, что знала. Или почти все. Ночных гостей видели еще две сестрички с третьего этажа, доктор Корчевный со второго – он как раз поднимался по ступенькам, когда бандюги выходили из лифта, – и видел их дежурный слесарь Володя, менявший смеситель в туалете. Для Наташи похищение Хольского выглядело очень дико; мы уже подходили к ее пятиэтажке красного кирпича. Здесь она жила, во втором подъезде, у которого мы и расстались. И если для нее все это было дико, то для меня скорее странно. Ибо, во-первых, кто-то шерудил на даче незадолго до меня, и не исключено, что шерудил насчет контейнера. А раз так, то напрашивается недвусмысленный вывод, что про контейнер, помимо нас с Хольским, знает кто-то еще. А во-вторых, кто-то вывел Ганса на дачу почти одновременно со мной. Кто? Если это Хольский, то расклад выглядит приблизительно так. Валерий Ильич отправляет меня за контейнером, тут же на него наезжает Ганс. Волей, а скорее всего неволей Хольский выводит на дачу и Ганса. Не найдя на Участковой, 57, искомого, Ганс возвращается в больницу и похищает Хольского, чтобы поговорить о контейнере в более непринужденной обстановке. Бр-рр!

Я шел обратно к маршрутке и, жуя бананы, адресованные Валерию Ильичу, как никогда ощущал присутствие в кармане куртки восьмизарядного пистолета. Он жег карман, как это обычно делают деньги, и требовал немедленного решения на свой счет. Таскаться с ним по Москве, где полно ментов, было опрометчиво, да и отстреливаться от кого бы то ни было я не собирался. Надо ныкать волыну, и как можно скорее.

Да, блин, интересное получается кино. Если верить Хольскому, то все его проблемы из-за документа, который в контейнере, который в сумке, которая у меня на плече. Разговорить поломанного человека ничего не стоит. И вполне возможно что в Бирюлево меня уже ждут.

Честно говоря, была надежда, что все как-нибудь само собой рассосется. Я нырнул в ночной пивбар на Кантемировской, взял пяток «Светлого Невского» и сел за свободный столик в самом углу. И здесь, замахнув пивка, местным закругленным ножом за пару минут вскрыл папку и вытряхнул на стол ее содержимое. Большой серый конверт из крафт-бумаги с липким клапаном, который открылся на диво легко. Ладно, будь что будет.

В конверте лежало два изжелта-древних листа какой-то чудной бумаги, подернутой синеватыми разводами, старые-престарые, хрустящие в пальцах и оставляющие коричневый скользкий налет. Страница была на две трети заполнена непонятными закорючками, которые при желании можно назвать иначе: тайные знаки. Минут пять я пытался с кондачка разобраться в этих знаках, среди которых выгодно выделялись цифры 120206 , вселявшие слабенькую, но все же надежду на то, что автором правили здравый таки ум и твердая память. Нет, с ходу не получается.

Один, два… двенадцать строчек было написано этим загадочным шифром. Позеленевшие от старости чернила, твердый, прямой почерк. Заканчивалось все датой: «1906 года февраля месяца двенадцатого числа», и – неразборчивая витиеватая подпись.

Я развернул второй лист.

Что-то вроде карты-схемы. Она была нарисована красноватым карандашом – впрочем, это он, наверное, теперь, спустя много лет, стал красноватым, а раньше был каким-то другим. Умелая, я бы даже сказал, профессиональная рука изобразила поперек всей страницы извилистую речку с двумя протоками, лес в виде множества рыбьих скелетов, поставленных на попа, десяток домов вдоль двойного пунктира улицы, которая через лес спускалась к реке. Один из домов был помечен жирным крестом.

Я пил пиво и курил последнюю в пачке сигарету. Голова была ясной как никогда. Все очень просто: сто лет назад, двенадцатого февраля 1906 года, здесь зарыли клад, а в письме зашифровали, где именно он лежит и как его взять. Золотишко, драгоценные камни и все такое. Письмо попало к Хольскому, и он огреб в связи с этим кучу проблем. Но где эта улица, где этот дом? Какой город, поселок? В какой стороне света? Может быть, это Дупло? Есть там лес и река?

Минут двадцать я искал вокруг метро почту или телеграф, где есть ксерокс, наконец нашел Интернет-кафе, и там мне мигом сделали копии обоих листов. Оригиналы я заложил обратно в контейнер. Заложить-то заложил, ну а дальше что с ними делать? Сидеть с ними в обнимку, пока за контейнером не придет Ганс? Какие у меня еще варианты?

В Бирюлево, против всех опасений, меня никто не ждал, даже вас с Евой еще не было, хотя время подходило к двенадцати. Уж полночь близится, а Германа все нет, думал я, лежа в темноте поверх одеяла. Ваши мобильные были временно недоступны, поэтому не исключено, что вы едете где-нибудь в метро. До Бирюлево, т.е. до платформы «Бирюлево-Товарная», удобнее всего добираться от метро «Нагатинская» на электричке. Последняя уходит в 00.30, так что время у вас еще было.

Часа в три ночи под окнами остановилась машина. Я курил на балконе девятую сигарету подряд. Из иномарки вылезла сначала Ева, а следом ты. Сверху было плохо видно, но, похоже, это «Мазда» и, скорее всего, цвета красного или светло-коричневого. Похоже, именно о ней говорил г-н Юриков, частный сыщик из «Кедра». Судя по тому, как нежно вы прощались с водилой, выпили вы хорошо. И только теперь я вспомнил про день рождения какой-то Жанны с четвертого курса, о котором ты говорила накануне. Склеротик, блин! Я пошел открывать дверь, а когда ты вышла из лифта и бросилась мне на шею, я, чувствуя мгновенное таянье своего неверного сердца, вдруг представил, что тебя уже нет у меня, и испугался той ужасающей пустоты, которая разверзлась в моем воображении.

Но самое страшное ждало меня впереди.

Это были свежие засосы – я увидел их на твоей шее, когда раздевал тебя, увидел и сперва не поверил своим глазам, а потом все же поверил и подумал: вон оно, значит, как! И вот тут испугался уже по-настоящему. Ты почти заснула, ты, видно, забыла о них, а может, не думала, что он их оставит, не до осторожности вам там было. Я еле сдержался, накрыл тебя одеялом и вышел.

Кто он?

А какая, в сущности, разница?

Разницы никакой.

В семь пятнадцать я вышел из дома и на электричке поехал в Москву. Начиналась суббота, сегодня была моя очередь ехать на радиорынок в Митино, открывать нашу палатку и осуществлять ротацию б/у телефонов, компьютеров и прочего электронного хлама.

Но до Митино я не доехал. Вместо этого уже в 9.10 сидел в кафе «Якорь», что недалеко от Савеловского вокзала, пил третью бутылку пива и понимал, что пивом дело не кончится. Потому что настроение было хреновей некуда, а в такие времена я за себя не ручаюсь. Надо бы заказать водки, и тогда все образуется на какое-то время. Но так можно загудеть на неделю, а оно мне надо?