Разлюбовь, или Злое золото неба - Андрей Зотов

– Сколько тебе лет? – немного погодя спросил он, а когда я ответил: «Двадцать один», – хмыкнул, покрутил головой и закурил. – Я в твоем возрасте, Мартов, семью содержал, а у матери нас шестеро было, шестеро! – и надолго закашлялся, а я глядел в окошко и жалел, что ввязался с ним в разговор, а он все кашлял и кашлял, а я уже думал, что на этот раз нам здорово повезло с квартирой, а он перестал кашлять и нажал кнопку на крышке стола, а я отвернулся в окно, дабы не видеть, как он сморкается и какое красное стало у него лицо, а потом на своих пешеходных ногах прибежала Ада и, с бумажками наперевес, в два счета доказала, что не отчислить меня было бы «странной непоследовательностью и сверхтерпимостью» (дождалась Ада своего звездного часа!), потому что, «Федор Аркадьевич, вот взять хотя бы прошлый месяц, вот десять, двадцать семь, тридцать шесть часов без уважительной причины, драка в общежитии с применением шпаги (в этом месте ректор удивленно поднял брови и вопросительно посмотрел на меня), вот, прямо скажем, мягкое решение студкома, а вот задолженности, обратите внимание на английский… – смотрите сами, Федор Аркадьевич, и решайте, мнение учебной части вам известно».

– Что там за шпага? – спросил он с любопытством, когда Ада вышла.

Дело было так. Рашид и Костя мирно пили пиво в садике возле общаги, когда к ним выскочил Толик Першин в расстроенных чувствах, с фингалом под глазом. Он сказал, что заочники совсем оборзели – взяли его плеер на полчаса и не отдают, а посылают на фиг. Костя и Рашид допили пиво, сходили за браунингом и лимонкой и двинулись на третий этаж, в 311-ю комнату, где гудела заочка. Дорогой им попался слегка обкуренный Мажир, который, вошед в курс дела, примкнул к Рашиду и Косте, на всякий случай прихватив из комнаты свою фамильную реликвию, обычно висевшую над кроватью, – шашку из настоящей дамасской стали, которой его прадед рубил головы шурави. Выпив на посошок чачи, хорошо вооруженные пацаны пошли строить заочников. В этот момент я их и перехватил около лифта, а когда разоружал, где-то на заднем плане – подобно падающей азербайджанской звезде – мелькнул по ступенькам вниз комендант общежития Резван, один из конфидентов декана. Он меня, видно, заметил с шашкой в руке и заложил. Но не буду же я излагать все это ректору. Я только и сказал, что это была не шпага, а шашка.

– Не вижу принципиальной разницы, – пожал ректор плечами.

– Ну как же, Федор Аркадьевич, – возразил я. – Шпага колет, а шашка рубит. Херак – и голова долой вместе с воротником. Это большая разница.

– А… Ну да, – сказал он и кивнул, – иди, – и взглянул на меня обнадеживающе, и я почему-то подумал о нем хорошо – я подумал, что он прикроет меня от учебной части, – не знаю, почему я так подумал, и когда вышел из его кабинета, возле которого ждали Рашид и Костя, то на их молчаливое «ну?» сказал, что все нормально, что тот ураган прошел, что нас мало уцелело, но все-таки уцелело.

– Пронесло, думаешь? – спросил потом в пивбаре Рашид.

– По-моему, пронесло.

А Костя сказал:

– Ада, сука, когда от него вышла, говорит: приплыл ваш Мартов.

– Да он вроде нормальный мужик, – сказал я и подумал, что если на этот раз пронесет, буду всегда и везде говорить, что Федор Аркадьевич – отличный мужик и замечательный критик.

Однако не пришлось мне кривить душой: Ада оказалась права. В четверг вывесили приказ о моем отчислении, но неприятности не терпят одиночества и обычно идут косяком. На той же неделе позвонила директор школы № 216, где я проводил тренировки, и сказала, что вынуждена поднять плату за аренду вдвое. Извини, мол, Андрей, но приходил тренер по кунг-фу и предложил в два раза больше за те же самые пару вечеров в неделю. А мне выбирать не приходится, сам понимаешь, время сейчас такое… Это были вилы. Я отзвонил Гуле Умаровне и попросил ее оповестить бойцов, что тренировок пока не будет. Накрылся медным тазом один из источников доходов, а еще через пару дней, в числе прочих, снесли точку на Митинском ранке, где мы с Рашидом и Костей торговали по очереди. Худо-бедно, но больше года точка приносила нам прибыль, и теперь нужно было придумывать что-то другое. Пацаны без меня свезли товар в общежитие и теперь чесали репу, куда его девать? Сдать оптом бывшим коллегам и заняться чем-то другим? Или открываться заново? Но буквально через день знакомый мужичок сдал нам до мая палатку на том же Митинском, рядом с центральным входом. Мы наняли «Газель» и повезли все обратно, согреваясь под тентом бутылочкой «метаксы». Пилить по Волоколамке и пить коньяк из горла – чем плохо? Пацаны вдобавок забили косячок и пыхтели, сидя на корточках, как два орла, а я жевал яблоко и следил в целлулоидное окошко за дорогой.

Вообще, что касается Рашида и Кости, я чувствовал последнее время, что все большеудаляюсь от них – это было печально, но, видимо, неизбежно, – что они уже не так многословны и откровенны со мной, что между ними появились какие-то полутайны-полусимволы, уже неизвестные мне. Они говорили, например: «Ишь оброс как! И не узнать!»– и смеялись, а мне непонятен был этот их прикол, и возникало неловкое чувство отчужденности, и было ясно, что если дело и дальше пойдет подобным образом, то очень скоро никого у меня не останется в этом городе, кроме тебя. Нет, друзья, конечно, понимали наши с тобой отношения, но понимали как-то слишком снисходительно, с какой-то циничной иронией, а ведь это были самые близкие мне люди на сегодня. Вернее, на вчера.

В пятницу, часов в двенадцать, ты позвонила мне на мобильный и сказала, что нужно поговорить. Я был на кухне, читал Керуака, краем глаза следя за иллюминатором машины, в которой крутилось белье.

Ты приехала ровно в три.

– Сегодня тепло! – сказала ты, вешая сумочку на крючок и начиная расстегивать сапоги, по обыкновению начиная с правого. Ты была в кожаном плащике, слегка подкрашенная, умеренная, одно слово – студентка Анна Евгеньевна Теплова, будущий картограф, Россия.

– Подай, пожалуйста, тапочки, – попросила ты, даже интонационно выстраивая свою речь в полном соответствии с правилами русского языка. И вся ты сегодня была такая правильная, чистенькая, чинная, полная скрытого целомудрия, что у меня аж скулы сводило. Словно это и не ты была вовсе, а кто-то чужой.

– Хорошо выглядишь! – только и сказал я, думая, что речь, скорее всего, пойдет о каких-то твоих институтских проблемах. А может, какое-то более выгодное жилье подвернулось, и сейчас будем держать совет.

Мы пили чай, а к чаю была халва и длинный батон. Держа спину идеально прямой и слегка оттопырив мизинчик, ты кушала халву чайной ложечкой и делала крохотные глотки чая. Что это с тобой? Я терялся в догадках, но виду не подавал.

На стиральной машине у меня лежала рукопись рассказа «Неразменный стольник» Сашки Райкова, который выбрал нас с Рашидом оппонентами. В ближайший вторник будет обсуждение рассказа, и нам с Рашидом отведена роль основных ругателей и хвалителей, этаких Сциллы и Харибды, между которыми рассказу надо будет пройти и по возможности не потерять такелаж. В рассказе один мужик нашел под камнем сторублевую купюру, и как только он ее пропивал, она заново появлялась под тем же камнем. Тема была не нова, ну а что может быть нового в литературе? Свежий взгляд на предмет разговора? Только вот где его взять, свежий-то взгляд, если мы читаем одни и те же книги, ходим по одним и тем же дорогам, спим на одном и том же боку. К тому же, так сказать, проблемы с судьбой. Нет за плечами того, что называют Судьбой, а есть серенькое бытие, которое и определяет сознание. Лучшие книги уже написаны; мы отдыхаем.