Разлюбовь, или Злое золото неба - Андрей Зотов

На кухне было жарко и вкусно пахло на все лады. Я пришел сюда на запахи, глотая слюнки. Ты варила суп, запекала в духовке цыпленка и одновременно пекла блины. На магнитофоне у тебя крутилась «Белая гвардия». Я в хорошие-то времена терпеть не мог это фуфло, а с бодуна тем более. Так, сделаем вдвое тише, нальем чаю, приоткроем форточку, чтобы сменить воздух на кухне.

Ева сидела у себя в комнате за ноутбуком и скачивала из сети материалы для реферата. А в перерывах, когда приходила на кухню за чаем, старалась не встречаться со мной взглядом. В доме повисла какая-то затаенность. Владелец красной «Мазды» незримо встал меж всеми нами, и ничего с этим поделать было уже нельзя. Нет, можно, конечно, не обращать на все это внимание, но я так не умел. Можно собрать вещи и раствориться в дырявом московском пространстве. Но и этого я не в силах был сделать, потому что слишком уж хорошо к тебе относился, чтобы уйти. И еще – было такое чувство, будто все это не по-настоящему, а словно сидишь в кинозале, и скоро конец. Поэтому максимум, на что я сейчас оказался способен, – это делать вид, будто ничего не произошло, хотя глупее такого поведения мало что может быть. А ты, как ни в чем не бывало, глазами показала мне на блины и достала сметану из холодильника.

– Отлежался?

– Вроде бы…

– Пива хочешь?

Я прислушался к себе. Мысль о пиве запускала какие-то паршивые ассоциации. Шампанского я бы выпил. А вот пива…

– Не, не хочу пива.

– Набрать ванну?

Я снова прислушался к себе. Ванна – это то, что надо.

– Сам наберу.

– Горяченькую, – уточнила ты, переворачивая на сковородке блин. Пошла в ванную, стала настраивать там воду. В холодильнике стоял фугас минералки. Я достал его и надолго припал к горлышку…

В очередной раз на кухне появилась Ева. Она недавно постриглась, сделала себе стрижку «каре» и была похожа на мальчика: щуплая, плоская, в светлых джинсах с пингвинами на задних карманах и просторном свитере цвета морской волны. Ужасно умная отличница Ева, генеральская дочка, староста курса, сама усидчивость, целомудрие и это… как его… слово забыл…

И тут что-то такое правильное сверкнуло у меня в мозгу, сошлись какие-то нужные проводки. Сам себе не веря, я сходил в нашу комнату, достал из сумки папку, а из папки ксерокс карты с гипотетическим кладом. Когда я с бодуна, сквозь меня обычно идет мощнейший поток какой-то искрящейся мути. И из него сами собой выпадают умности, до которых никогда бы не додумался, будучи в здравом уме и твердой памяти. Я принес карту на кухню.

– Тебе, Ева, ничего это не напоминает?

Все-таки сказывался профессионализм будущего картографа. Она бросила на карту один-единственный взгляд (но какой!) и ответила, взвешивая каждое слово:

– Это может быть окраиной нашего Лебяжьего.

Наверное, чего-то подобного я и ждал, поэтому не очень и удивился.

– Точно? – только и спросил я.

– Что значит точно! – Она повела плечом и еще раз взглянула на карту. – Конечно, не точно. Но не исключено.

Она сделала себе чай, обратилась к блинам.

– У нас в Лебяжьем есть район, называется Муханово, там кладбище, свалка, частные дома – в общем, окраина. Раньше район считался пригородом, но уже лет семь-восемь как вошел в черту города. Этот план весьма напоминает северо-запад Муханово…

Я молча жевал блин и слушал, почти не веря, что на схеме Лебяжий. Хотя почему бы и нет? Все гениальное просто.

– Просто там наша бывшая дача, и я хорошо знаю тот район, – уточнила Ева. – Аня, тут у тебя подгорает! Перевернуть? («Ага», – ответила ты из ванной.) Аня, иди взгляни – по-моему, тут Муханово… Она осенью лазала где-то там с топографами, – пояснила мне Ева. – Она в теме, а я нет. Тем более в Муханово до революции была усадьба ее прадедушки. Или прапрадедушки.

Это было уже интересно.

– Ты можешь оказать мне одну услугу, Ева? – спросил я вкрадчиво, убирая карту в папку.

Она пожала плечами и перевернула блин:

– Я же не знаю, что вы имеете в виду, Андрей. Глупо было бы обещать.

– Не говори про эту карту Гансу.

Она оглянулась на меня с укоризной и недоумением:

– Во-первых, я его уже сто лет не видела и надеюсь еще столько же не увидеть. А во-вторых, если он спросит, я не смогу не сказать. Я никогда не лгу.

Ах да! Я и забыл. Это одна из ее особенностей: правда и ничего, кроме правды.

– Он не спросит, если сама не расскажешь. Договорились?

– Даже не знаю. – Она подумала. – Наверное, да.

Она ушла с чаем к себе, а через минуту появилась из ванной ты, держа распаренные сдобные руки немного на отлете. С них капало. Ты снова взялась за блины и, улучив момент, я и тебе показал свою схему.

– Что это? – спросила ты, сдувая со лба прядь волос.

– Ничего не напоминает?

– Напоминает наше Муханово. – Ты подумала. – Да, похоже… А вот этот крестик, скорее всего, стоит на месте бывшего имения моего знаменитого прапрадедушки.

– Даже так?.. А чем он знаменит?

– О, да многим! – Ты засмеялась. – Это был удивительный дядечка, насколько я понимаю, странный, необыкновенный, выдумщик… Очень талантливый… Дед вообще считал его гением. Не знаю, может, оно так и есть. С ним вечно происходили всякие-разные истории. Одна стала чуть ли не нашей семейной легендой. Да я же тебе рассказывала. Неужели забыл?

– Можешь еще раз рассказать?

– Легко.

Я жевал блин и внимательно тебя слушал. То, что ты рассказала, я слышал явно впервые – такие истории не забываются.

Короче.

В конце 19-го – начале 20-го века в Лебяжьем жил потомственный русский золотопромышленник Елисей Бурко, твой прапрадед. Всю жизнь он занимался золотом, был безумно богат, однако прижимист и даже скуп, родственников держал в черном теле, при этом тратил кучу денег на всякие изобретения (я не стал уточнять, что ты имеешь в виду.) На склоне лет им вдруг овладела страсть: ракетостроение. Это дело пленило его целиком и полностью, как какая-нибудь навязчивая идея, и Елисей с присущей ему предприимчивостью и размахом стал строить какую-то суперракету – не один, конечно, с помощниками.

Человеком он был талантливым и напоследок превзошел самого себя. Ему удалось-таки создать и запустить ракету, работающую на инфракрасном топливе, – и где уж он его раскопал? И это еще до революции, когда о таком топливе поди и слыхом не слыхивали. Да и не до него было: по Руси как раз начинала расползаться большевистская нечисть.

Короче говоря, запустил.

Ракета вывела на орбиту спутник – не спутник, но «Валдай», как окрестил его Елисей. Вскоре после запуска вдруг сделался наш Елисей Павлович беднее церковной мыши, его счета в банках были обнулены, деньги сняты, позже выяснилось, что незадолго до запуска он продал свои предприятия, акции и недвижимость – словом, все его правдами и неправдами нажитое богатство растаяло, как пороховой дым. Осталось у него только Муханово. «Куда что подевалось, Елисей Палыч? – спросили озадаченные родственники. – Где золотишко?» «Мое золото в „Валдае“, – объявил он, распустил команду, уничтожил документы и ушел в монастырь. Осталось неясным, пошутил Елисей или не пошутил. Те, кто его хорошо знал, вполне допускали, что он на самом деле загрузил золотишко в ракету – водились за ним и раньше весьма безумные фортели, от которых хоть стой, хоть падай.