Чтение мыслей. Как книги меняют сознание - Вероника Райхль

рассуждения смысл. Она не отказывается от первоначальных убеждений, лишь на время откладывает их в сторону. Если все части пазла сложатся в целостную картину, Кира готова при необходимости согласиться с Дэвидсоном. Однако она ни в коем случае не желает признавать поражение. Для нее очень важно не проиграть. Даже в том случае, если Дэвидсон окажется умнее ее. Особенно в том случае, если он окажется умнее ее. Исход противостояния еще не предрешен.

При каких условиях Кира одержала бы победу? Если бы ей удалось понять текст Дэвидсона и в то же время оказаться умнее его в каком-то принципиальном вопросе. Если бы она четко понимала, как Дэвидсон выстраивает аргументацию, и могла бы объяснить, почему эта аргументация не работает в том или ином месте. Тогда были бы основания считать, что Кира вышла из схватки победителем. Однако пока до этого еще очень далеко. Дело не в том, что Кира не способна найти в работе Дэвидсона ни одного слабого места, которое могла бы опровергнуть при помощи грамотных аргументов. Многие из приводимых философом примеров не очень убедительны. Однако их не назовешь центральными в его рассуждениях. Брать такие примеры для опровержения текста в целом было бы не очень честно. Кира победит только в том случае, если обнаружит у Дэвидсона ошибку, которая ставит под сомнение всю его работу.

* * *

Два дня спустя Кира перечитывает вторую половину эссе. Она почти уверена, что Дэвидсон заблуждается, но только почти. Он не настолько надменен, как ей показалось при первом прочтении текста. Дэвидсон старается быть объективным. Наконец, после долгих поисков, Кире удается обнаружить его основную мысль: Дэвидсон утверждает, что буквальное значение и метафора находятся на разных уровнях построения смысла. Метафору следует воспринимать как ложь или шутку, то есть как нечто гораздо менее строгое, чем буквальное значение. Кира считает, что ей было бы значительно проще понять всю работу, заяви Дэвидсон об этом в самом начале.

Кира встает из-за стола и выходит прогуляться. Царит межсезонье: цвета еще приглушенные, но в воздухе уже пахнет весной. Идя размашистым шагом по парку и глядя сквозь голые кроны деревьев на лазурное небо, Кира осознаёт, что в ее арсенале уже есть прием, который позволит опровергнуть всю работу Дэвидсона. Она шагает по изрытому кротовьими ходами полю, солнце ласково светит ей в спину, и она понимает, куда нужно нанести удар. Она планирует поймать философа на ошибке там, где он так же наивен, как и те, кого критикует: это вопрос о том, что представляет собой буквальное значение. Об этом Дэвидсон ничего не говорит. Он убежден в самоочевидности термина, и именно здесь Кира сможет бить на поражение. После этого доказать, что тезисы Дэвидсона несостоятельны, не составит труда, — отрадное чувство. Подобных радостных моментов становится все больше по мере того, как в Кире по дороге домой крепнет уверенность, что ее аргумент способен сразить соперника наповал и что у нее получится разложить всю работу Дэвидсона на атомы. Теперь она вступила с ним в контакт, чувствует его силу и еще бóльшую силу — внутри себя. Она готова с предельной точностью применять изученные приемы на практике. Готова нанести удар. Очень жаль, что Дэвидсона уже давно нет в живых и он не сможет ей ответить. Вероятно, он бы все равно не стал читать замечания, написанные никому не известной континентальной европейкой. Но если бы это произошло, ему бы пришлось отнестись к ее словам со всей серьезностью. Точно так же, как ее преподаватели в университете — и пожилые консервативные, и молодые прогрессивные — начинают относиться к Кире серьезно только после того, как она берет слово. Лишь тогда большинство из них запоминает ее имя.

К вечеру триумф от победы меркнет. Кира испытывает досаду от того, что ей удалось обнаружить в трудах оппонента столь глубокое заблуждение. Это означает, что Дэвидсон не был ей равным соперником. Теперь даже нет смысла посвящать ему отдельную главу в диссертации. Из-за своих ложных умозаключений он стал для Киры настолько незначителен, что она может разделаться с ним в рамках одного абзаца и длинной сноски. Найдя столь неопровержимый аргумент, Кира испытывает чувство сожаления.

Александр Кожев договаривает недосказанное

Кати сидит за кухонным столом у Изабель и рассказывает ей, как упорно сражается с Гегелем. Пока она говорит, Изабель молча встает из-за стола, идет в гостиную, встает на стул, берет что-то с верхней книжной полки, спускается на пол, возвращается на кухню и протягивает Кати темно-синюю книгу издательства Suhrkamp — это «Гегель» («Hegel»)[13] Александра Кожева.

После возвращения домой Кати заваривает травяной чай марки Yogi Tea, садится уже за собственный кухонный стол и приступает к чтению Кожева. Поначалу ей приходится несколько раз возвращаться по тексту к уже прочитанному. Однако спустя десять страниц она может следовать за Кожевым в комфортном для нее темпе. Его слова струятся в ее голове подобно ручью. Содержание плавно перетекает в сознание Кати и постепенно заполняет находящиеся в нем резервуары. Между резервуарами по каналам течет смысл и шумят фонтаны разума.

Кожев выстраивает объяснение постепенно, одно логически вытекает из другого. Он старается выражаться предельно ясно, называть все своими именами и заранее устранять любое потенциальное недопонимание. Он рассуждает терпеливо и наглядно. Как и в трудах Гегеля, в работе Кожева все тоже возвращается само в себя, однако, в отличие от слов Гегеля, текст Кожева не скрипит на зубах, в нем нет непонятных поворотов и смысловых тупиков. Сколько бы комментариев и отступлений для облегчения понимания ни встраивал в текст Кожев, Кати абсолютно уверена, что он доведет мысли до конца и все небольшие комментарии займут точное место в структуре более объемных отступлений. При этом автор проводит четкую грань между тем, что говорит Гегель и что он подразумевает. Между любыми элементами в тексте Кожева существует четко обозначенная взаимосвязь, которую Кати даже отдаленно не замечала, когда читала Гегеля самостоятельно. Текст Гегеля будто стал абсолютно логичен и однозначен.

Время от времени Кожев цитирует Гегеля. Он не выписывает отрезок текста, поясняя ниже, что в нем имеется в виду. Нет, Кожев встраивает небольшие пояснения прямо в текст Гегеля, вставляет посреди рассуждений немецкого философа собственные замечания, которые плавно вливаются в конструкцию гегелевского предложения. Кожев упорядочивает, поясняет и уточняет:

Научное познавание (Erkennen), напротив, требует отдаться (übergeben) жизни предмета (Gegenstandes), или, что то же самое, иметь перед глазами и выражать (auszusprechen) внутреннюю необходимость его. Углубляясь (sich vertiefend) таким образом