Чтение мыслей. Как книги меняют сознание - Вероника Райхль

требуют от Ины думать иначе, чем обычно. Они настаивают, чтобы Ина держала в голове выдвинутые ранее аксиомы и тезисы и использовала их как фундамент для последующих рассуждений. Деррида хочет, чтобы Ина почувствовала особый уровень напряжения этих текстов, переняла его и стала думать на таком же уровне. Хочет произвести определенный поворот в ее мышлении. Все предостерегающие суждения в первую очередь предостерегают ее от попыток мыслить привычным, лишенным интеллектуального напряжения способом.

То и дело в текстах Деррида удивительным образом встречаются фрагменты, лишенные напряжения, когда на протяжении нескольких страниц излагается на первый взгляд очевидное. Однако Ина должна оставаться начеку: вскоре текст вновь ускорится. Если она не будет оставаться в тонусе, особом интеллектуальном тонусе Деррида, то при чтении его произведений ей придется, испытывая угрызения совести, возвращаться назад по тексту и начинать сначала. Она задается вопросом, как Деррида удалось привести себя в подобный интеллектуальный тонус. Создавал ли он фрагменты, лишенные напряжения, для того чтобы отдохнуть самому и затем продолжить работу с новой силой? Более того, Ину интересует, сколько еще ей нужно читать тексты Деррида, чтобы научиться без особых усилий переключаться на его образ мыслей.

Несколько недель спустя она приступает к чтению эссе Деррида «Форма и значение. Замечание по поводу феноменологии языка», конец которого звучит так:

Тогда, возможно, не существует никакого выбора между двумя линиями мышления, наша задача состоит, скорее, в том, чтобы подвергнуть сомнению кругообразность, которая бесконечно сводит одно к другому. И, строго повторяя этот круг в его собственной исторической возможности, мы допускаем произведение определенной эллиптической смены местоположения внутри различия, вплетенного в повторение, это смещение, несомненно, недостаточно, однако этот недостаток еще не есть или уже больше не есть отсутствие, негативность, небытие, лишенность, безмолвие. Не существует ни содержания, ни формы, ничего, что какая-нибудь философема, т. е. любая диалектика, так или иначе определенная, может захватить. Это эллипсис как значения, так и формы, это не является полной речью или же совершенно круговой. Более и менее, ни более, ни менее — это, возможно, совершенно другой вопрос[11].

Ина кладет книгу на колени и смотрит в окно, провожая взглядом велосипедистов, которые спускаются с холма в парке, расположенном напротив ее дома. Она размышляет о прочитанном и вдруг осознаёт, что могла совершенно неверно понять лишенные напряжения фрагменты в тексте Деррида. Ей начинает казаться, что эти пассажи представляют собой определенный трюк и на самом деле для их понимания необходимо изрядное напряжение. Может, хитросплетения мыслей Деррида проявляются именно в этом, может, именно в них проблескивает острота его ума, может, именно фрагменты, на первый взгляд лишенные напряжения, — ключ к пониманию текстов философа? Но если так, эти места слишком сложны для Ины, которая продолжает при чтении работ Деррида как можно элегантнее переключаться между разными состояниями интеллектуального напряжения.

Поединок в додзё с Дональдом Дэвидсоном

Для Киры чтение философской литературы сродни боевым искусствам. Нет ничего прекраснее, чем стучать по клавишам и чувствовать, как твои аргументы разбивают оппонента в пух и прах. Вступая в философскую дискуссию, Кира придерживается принципов, которые по строгости ничуть не уступают правилам этикета в додзё: она полемизирует с гордостью и невозмутимостью, не испытывает жалости к себе и использует наиболее эффективную технику, которую необходимо отрабатывать ежедневно. Ее противник сейчас — Дональд Дэвидсон. Она читает его эссе «Что означают метафоры». С самых первых строк Дэвидсон ей не нравится. Все дело в его тоне. Кире хочется, чтобы Дэвидсон оказался не прав. Такое ощущение, что его очень тяготит необходимость отвечать на невежественные возражения, которые неизбежно возникают при прочтении этой работы. Он убежден, что любой здравомыслящий человек подтвердит его правоту. Кира отчетливо это слышит. Она уговаривает себя на некоторое время забыть про надменность Дэвидсона. Пристально смотрит на распечатки перед собой и вчитывается в текст особенно внимательно. Дэвидсон разделывается с теоретиками метафоры. Он чувствует себя в своей стихии, когда указывает другим на их ошибки. Cтарается опровергать доводы оппонентов в одном-двух предложениях. Как бы мимоходом. В такой спешке он сам допускает неточности, но на этом основании Кира не может сделать однозначный вывод, что Дэвидсон не прав в целом. Критикуя других, он изъясняется предельно ясно. Однако когда он объясняет собственную позицию, его рассуждения звучат туманно.

Я прежде всего собираюсь развеять ошибочное мнение, будто метафора наряду с буквальным смыслом или значением наделена еще и некоторым другим смыслом или значением. Это заблуждение свойственно многим. Его можно встретить в работах литературно-критического направления, у таких авторов, как, например, Ричардс, Эмпсон и Уинтерс, в работах философов от Аристотеля до Макса Блэка, психологов — от Фрейда и его предшественников до Скиннера и его продолжателей и, наконец, у лингвистов, начиная с Платона и вплоть до Уриэля Вейнрейха и Джорджа Лакоффа. Мысль о семантической двойственности метафоры принимает разные формы — от относительно простой у Аристотеля до относительно сложной у М. Блэка. Ее разделяют и те, кто допускает буквальную парафразу метафоры, и те, которые отрицают такую возможность. Некоторые авторы особо подчеркивают, что метафора, в отличие от обычного словоупотребления, дает прозрение, она проникает в суть вещей. Но и в этом случае метафора рассматривается как один из видов коммуникации, который, как и ее более простые формы, передает истину и ложь о мире, хотя при этом и признаётся, что метафорическое сообщение необычно и смысл его глубже скрыт или искусно завуалирован[12].

Дэвидсон все время говорит о том, что метафоры буквальны. И, не усматривая в них никакого значения помимо буквального, он верит, что они существуют в качестве самостоятельного феномена. Рассуждения Дэвидсона не убеждают Киру — напротив, они ее сбивают. Она крепко зажмуривается, чтобы дать глазам немного отдохнуть, а затем продолжить чтение, уделяя содержанию еще больше внимания. Она хочет разобраться, что имеет в виду американский философ. Вплоть до самых последних строк Кира не может понять, в чем заключается основная мысль его работы. Дополнительная литература также не помогает. Кира не находит в ней объяснения того, как построена аргументация Дэвидсона, не убеждают ее и приводимые там контраргументы.

Дэвидсон сильно напоминает других теоретиков тем, что исходит только из своих поверхностных представлений и даже этого не замечает. Киру терзают сомнения. Время от времени в работе Дэвидсона встречаются здравые мысли: бесконечные рассуждения других авторов о безграничных возможностях метафоры часто и ей действуют на нервы.

Кира перечитывает текст еще раз и в порядке эксперимента соглашается с Дэвидсоном, стремясь проверить, не обретут ли его