Дядя Джимми, индейцы и я - Артур Беккер

Волосы у меня отрастали всё длиннее, я мыл их каждое утро, а Агнес их расчёсывала и завязывала в хвост. Я подолгу стоял в ванной перед зеркалом, высматривая в себе лицо Фрэнка Заппы, я снова и снова сбривал мою скудную щетину, чтобы она росла погуще: лишь бы хоть как-то приблизиться к облику моего кумира. Из-за моих длинных волос мне много чего пришлось наслушаться от Джимми. Однажды он сказал:

— Тебе только пейсы осталось отпустить, и совсем будешь похож на еврея! А ведь ты знаешь, что поляки не любят евреев!

В то время как дядя Джимми каждый день ругал мои волосы и хотел отправить меня к парикмахеру, мне приходилось прибегать ко всевозможным хитростям, чтобы утихомирить Агнес: она настаивала на том, чтобы мы съехали от Джимми — я должен был наконец расстаться с ним. Она использовала любую свободную минутку, чтобы заговорить со мной о переезде, который, по её представлениям, можно было осуществить тотчас же — сейчас или никогда.

Она говорила:

— Неужели ты не видишь, что с нами происходит? Мы совсем не бываем вместе, мы вкалываем как идиоты, берём сверхурочные, зубрим английский, и всё это для кого? Для твоего дяди или для нас? Мы ни одной ночи выспаться полноценно не можем, не то что переспать, потому что Джимми храпит как паровоз в нескольких метрах от нас, или гремит и грохочет своими банками и бутылками, или всю ночь гоняет телевизор. И ты ничего не предпринимаешь для того, чтобы этот террор наконец прекратился!

Что я мог тогда ответить? У нас больше не было нашего берега, у нас не было нашего озера Ротфлис — куда нам было уйти, чтобы принять важное решение? Старого места наших заговоров и планов больше не существовало, а нового, более могущественного и прекрасного, у нас не появилось.

Главная вина за это не на мне. Были вечера, много вечеров, которые никак не хотели кончаться, которые и по сей день сопутствуют нам с дядей. Стоило нам начать дискутировать, как возникали и разветвлялись бесконечные, безымянные потоки! Мы забывали обо всём на свете — о том, что ночь, о нашей работе, о том, откуда мы приехали и что нам, собственно, нужно в Канаде. Мы не смотрели на часы, а просто говорили до тех пор, пока не опустошали холодильник: в нём не оставалось ни пива, ни еды, ни даже солёного огурчика на закуску. А мы всё продолжали говорить и не могли остановиться. Мы не делали ничего плохого, думал я, ведь без нас мир перестал бы существовать, потому что кто-то же должен был говорить, кто-то же должен был спорить.

Например, я задаю Джимми вопрос:

— Лех Валенса, от кого он получает доллары — от ЦРУ или от Ватикана?

И дядя тут же отвечает мне следующим вопросом:

— Неужто Канада единственная страна, где можно было пережить мировую войну?

Я отпасовываю мяч назад:

— Неужто у русских есть новое сверхоружие, о котором пока никто даже не догадывается?

Тогда он снова спрашивает:

— Интересно, сколькими иностранными языками владеет немецкий канцлер?

И так продолжается всю ночь; Джимми отвечает:

— Ясно, у русских есть сверхоружие! Представляешь, насколько оно секретно! Однажды я видел его в Друскининкае — покрашено в красный цвет, с серпом и молотом. Если они его сбросят, вначале ничего не заметишь, и вдруг глядь — ты мёртвый, а всё остальное как стояло, так и стоит. И вот являются эти братки, ездят на твоём новеньком «бьюике» и поселяются в твоём доме. Вот так!

Должно быть, для Агнес всё это было мукой невыразимой, и эту муку она терпела почти три года, это я признаю.

Даже когда она звала меня к себе в постель, я предпочитал продолжать разговор с Джимми.

— Агнес, милая! Завтра я достану тебе солнце с неба! — говорил я.

— Не нужны мне ни солнце, ни луна! — говорила она. — Я хочу только квартиру для нас двоих!

Но я не мог оставить дядю. Что бы тогда с ним стало? Когда он идёт в магазин и делает покупки, его английский понимают только китайцы и индусы: «Холь мач? Сирти ту? Экспенсив, вери экспенсив!»

В конторах, где мы, например, должны были продлевать разрешение на наше пребывание, Джимми всегда представлялся стандартной фразой, которую он часами репетировал перед зеркалом: «Экскьюз ми! Май нейм из Джимми Коронко. Дис из э бъютифол кантри. Ай эм поленд!» — при этом он кланялся и придурковато улыбался. На большее его не хватало.

Но и Агнес я тоже ни за что не хотел потерять. Ей были посвящены все мои песни, которые мы играли в клубе «Принцесса Манор», каждую из них я мог бы подписать ей. Нет, разумеется, я ни в коем случае не хотел её потерять, но у нас больше не было общих тайн, как в Ротфлисе.

Когда я стоял на сцене в «Принцессе Манор», закрыв глаза и зажигая на моей гитаре соло, я представлял себе, что дирижирую гигантским рок-шоу с летучими свиньями и лунами. Дядя Джимми был Ричард Райт, а «Ямаха» брала на себя партию Роджера Уотерса и Ника Мейсона. Из всех моих тёмных сторон Агнес лучше всего знала манию перевоплощения, которая охватывала меня каждые выходные. Я часто спрашивал себя, за что она, собственно, ещё любит меня.

После того как летом 1986 года Агнес пошла в выпускной класс средней школы и моментально выбилась там в лучшие ученицы, она перестала появляться на наших выступлениях. Она предпочитала проводить время в компании своих новых подруг.

Она говорила:

— Я даже видеть не хочу, как твой дядя надирается прямо на сцене и как он тужится развлечь публику своими примитивными русскими анекдотами!

Она сказала, что мы как Лёлек и Болек — две карикатурные фигуры, которые никогда не станут взрослыми; что мы как мальчишки, которые бегают по улице наперегонки и кричат: «Ура! Я первый, я победил!»

Все эти упрёки заставляли меня бесноваться на сцене не хуже, чем Ангус Юнг. Я был в отчаянии. Как она не понимает, что я, вечер за вечером, отдаю ей на моей электрогитаре лучшее, что у меня есть? Каждое шоу было не чем иным, как моим очередным признанием в любви.

Я был так взвинчен, что посетители жаловались дяде и хозяину клуба на моё поведение на сцене.

— Ты что, принимаешь наркотики, или что с тобой творится? — тревожился Джимми.

— Дядя, тебе этого всё равно не понять, — отвечал я.

— Если это не наркотики, то бабы. Даже не возражай мне, это всё из-за нашей принцессы. Она меня и без того уже давно достала!

В результате Джимми тут же побежал к Агнес, чтобы провести с ней разъяснительную беседу, как он выразился. Он встал перед ней, выпятил грудь и начал:

— Мадам, вы, собственно, отдаёте себе отчёт в том, что можете разрушить самую значительную из польских эмигрантских музыкальных групп? Пошла, откуда пришла! Я вытащил тебя из советского болота, сделал из тебя приличного человека, а ты теперь возомнила, что лучше тебя нет? И это благодарность за всё, что я для тебя сделал, ты, предательница родины! Да на тебе не женился бы даже индейский дшиверибой, который воняет пиццей.