По дорогам - Сильвен Прюдом

Угадай, где он вчера ночевал.

Угадай, где он провел вчерашнюю ночь, завернувшись в свой чертов спальник, этот псих, угадай, в ангаре, где хранятся доски для виндсерфинга, нет, ну откуда на меня свалился такой мужик, и я видел, что, рассказывая это, она им гордится: мой мужик ночует в ноябре в ангаре для парусных досок и звонит мне на рассвете, чтобы сказать, что он меня любит, я чувствовал, что эта мысль ей нравится, что она наслаждается их общей свободой – свободой автостопщика, но и своей тоже, свободой женщины, способной любить человека, которого рядом нет, который где-то далеко, в пути, любить его даже отсутствующего, любить его вместе с его исчезновениями – за эти исчезновения.

Каждый раз, когда отец возвращался, Агустин подолгу его расспрашивал. Задавал вопросы про автостоп, про водителей, про разные места, которые тот повидал. Спрашивал, что выращивают в тех областях, через которые он проезжал. Какие дома там строят.

Если так будет продолжаться, я скоро стану специалистом по Франции, говорил автостопщик, усмехаясь.

Потом поправлял себя:

Ну, не совсем по Франции… По ее дорогам. По ее развязкам и съездам.

Он знал все зоны отдыха на трассах. Мог назвать самые дешевые заправки, самые гостеприимные, самые зеленые. Те, где менеджеры кафетерия не придирались к нему. Знал, какие закрываются на ночь, где наверняка придется ждать до утра. И те, что, наоборот, открыты двадцать четыре часа. И те, что вблизи крупного города или длинного перегона без возможности остановиться водители буквально штурмуют.

Я скоро смогу написать справочник “Лучшие зоны отдыха на дорогах Франции”, говорил он смеясь и под лучшими подразумевал, естественно, самые гостеприимные, самые удобные для таких, как он, самые подходящие не только для ожидания, но и для быстрых встреч с водителями, которые едут далеко и в нужном ему направлении и имеют к тому же свободное место в машине.

Это как игра в бродилку, добавлял он, есть хорошие клеточки, а есть плохие. Суровый парадокс заключается в том, что чем гостеприимнее стоянка, тем скорее, как правило, оттуда уезжаешь – в отличие от негостеприимных, где можно торчать часами.

А как ты поступаешь, спрашивал Агустин, когда приезжаешь на стоянку, что делаешь, что говоришь?

Отец сажал его к себе на колени и обнимал.

А что я могу делать? То же, что и все. Иду спокойно пить кофе, иду в туалет. Иногда покупаю яблоко или что-нибудь перекусить. Делаю паузу. Не спешу. Люди замечают меня, видят, что я такой же, как они, что мы все едим одинаковые сэндвичи, пьем одинаковый кофе.

Он рассказывал про обмен взглядами. О том, как важно это молчаливое взаимопонимание, едва заметная улыбка, с помощью которой он вступал в контакт с симпатичным водителем, фактически уславливаясь о встрече, давая понять, что обратится к нему, но не прямо сейчас, а чуть позже, когда удовлетворит свои вполне понятные сиюминутные потребности – сходит пописает, поест, переведет дух.

Он упомянул любопытную вещь: когда безмолвный договор уже заключен и согласие достигнуто, игра в немое общение мгновенно прекращается, оно становится ненужным, убеждать больше не надо, надо просто ждать, чтобы молчаливое обещание было исполнено. Водитель и автостопщик с этого момента в связке. У обоих в голове одно и то же: сейчас, через несколько минут, мы окажемся рядом в машине, разговоримся, начнем рассказывать друг другу, как провели день, делиться взглядами на жизнь, узнаем друг о друге больше, чем некоторые наши самые близкие друзья.

Надо, чтоб ты когда-нибудь написал о том, что происходит в автомобилях, говорил он, поворачиваясь ко мне во время беседы с сыном, как будто распределение ролей между нами от века неизменно: он живет, я пишу, и пересмотру это не подлежит, ни он, ни я не избегнем своей судьбы.

Надо, чтоб ты когда-нибудь попытался описать все, что эти мягкие салоны открывают тебе сразу, как только туда попадаешь. Машина и ее хозяин – это как бы временный замкнутый мир, капсула, остров. Внезапная близость тел, рефлексов, движений. Малейшее урчание в животе кажется громким, едва ощутимый запах мгновенно улавливается обоими носами. Невозможно спрятаться от ощущений соседа. И соответственно, невозможно оградить свои органы чувств от физического присутствия другого человека. От габаритов его тела. Оба как на ладони. Арестанты в спертом воздухе одной камеры. Приговоренные терпеть каждую эсэмэску, каждый звонок, каждую попытку звонка. Взаперти, в замкнутом пространстве, как в лодке, но без свежего воздуха. Без целительного морского простора.

По вечерам, когда он заходил ко мне, мы усаживались возле окна и болтали, глядя на погружавшийся в зиму город, на плотно закрытые окна, где часов с шести уже горел свет. Приятно было говорить свободно, когда никто нас не слышит. Мы говорили, потом умолкали, подолгу сидели без слов, просто смотрели на дом напротив, на соседние крыши, слушали, как гудит на улице мистраль, хлопают где-то ставни. Как будто после долгих дней в пути он наконец расслаблялся, отдыхал, давал себе волю.

Он рассказывал про подвозивших его людей. Болтунов. Крикунов. Философов. Торопыг. Тихонь. Мы разговаривали допоздна, и с каждым часом окна в домах постепенно гасли, сгущалась темнота. Перед уходом он бросал взгляд на мои последние панно, погружался в чтение сотен строк, втиснутых в пространство холста, внимательно разбирал даже самые мелкие каракули, кивал с подчеркнутым энтузиазмом, преувеличенным, но приятным, как раз таким, в котором я нуждался.

Иногда я ужинал у него. Приходил, когда Агустин уже ложился спать. Мари спускалась и садилась с нами за стол, сидела час или два, снова поднималась к себе работать или отправлялась куда-нибудь встречаться с Жанной, с друзьями. Автостопщик брал с полки бутылку пряного рома и наливал нам по стакану.

Кстати, я тебе рассказывал о Фабьенн, об этой психиаторше, которая везла меня от Лорьяна до Парижа?

Я рассказывал тебе о Тьерри? Он согласился подбросить меня километров на тридцать, а в итоге не высаживал пять часов.

Я говорил тебе про Жоржа, музыканта, который коллекционировал гитары и когда-то записал получасовую композицию с Делёзом, читавшим куски из “Странника” Ницше?

А про Александра, студента из Амьена, который мне сказал: ну, любовь… я вот как раз после, вот только что уехал от девушки, хотя не знаю, любовь ли это, мы встречаемся шесть лет, и кажется, она ко мне привязалась, а я по-прежнему ничего не чувствую, может, надо как-то суметь ей это сказать?

Или про Мартину, которая встретила Жан-Пьера в ночном клубе в окрестностях Ла-Роша и продолжает любить его очень сильно до сих пор, спустя тридцать лет? Так вот, в тот день, когда она меня взяла, она забыла сумку в доме, где делала уборку, и только когда я садился на пассажирское сиденье, спохватилась; мы развернулись и покатили назад за сумкой; когда мы подъезжали, она ее увидела сразу – хозяева положили сумку перед дверью, чтоб лишний раз не открывать. Мартина просто подобрала ее, села в машину, и мы отчалили.