Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин

Даты! Даты символические – обозначенные в романе «1984», и даты реальные, – вот что и впрямь интересно. 8 февраля 1949 года, потом 13 февраля, потом 14-е. Именно в такой последовательности он получил в санатории письма от тех трех женщин.

Первое, от 8 февраля, было от Джасинты. 14-го он уже отвечает ей. В «санаторной переписке» (а было несколько писем и один телефонный разговор) Оруэлл призна́ется, что рад ее появлению, что часто думал о ней и ни в чем не упрекает свою давнюю любовь. Она же нашла его книги «унылыми, низкими и (кроме “Скотного двора”) вовсе не теми произведениями, которые ожидала от него». И, говоря по совести, именно она, прочтя потом роман «1984», первой заметит, что в мире много больше страданий, «и не во всех из них… следует обвинять Большого Брата…». Оборвет переписку она. Но Оруэлл в последнем письме к ней, в день выхода романа, иронизируя по поводу людской веры в жизнь после жизни, тем не менее обронит странную фразу: «Ничто никогда не умирает…» Джасинта же через три дня после этого, прочтя роман, отправится с книгой к матери в Шиплейк, и, как напишет в воспоминаниях «Эрик и мы», мать очень огорчится одним: болезненным пессимизмом произведения. «Она любила Эрика, – напишет Джасинта, – и потому ее очень расстроило пораженческое уничтожение всякой индивидуальности в кошмарном мире “1984”. Поэтому, когда в воскресенье вечером я покинула ее, она собиралась писать письмо Эрику – и как раз о том, что ничто никогда не умирает». Письма не напишет – через три дня скончается. А Джасинта через много лет в книге об Оруэлле обвинит в этом «своего Эрика»: его роман, напишет, и убил ее мать. Именно потому, закончит она, «я не ответила на его последнее письмо…». И, может, потому, добавлю я, она и придет увидеть Оруэлла. Но – в гробу…

Ничего этого Оруэлл не узнает. Но сама жизнь – и в прямом, и в переносном смысле – ворвется в его шале, когда на пороге возникнет всё еще хорошенькая, богемно всклокоченная блондинка Соня Браунелл. Он, пишут, обрадовался ее появлению – ее щебетанью, рассказам об общих знакомых, мнениям своим и чужим, да просто, извините, сплетням. Соня только что рассталась в Париже с Морисом Мерло-Понти, ей надо было как-то устраивать свою жизнь, а кроме того, их общий с Оруэллом друг Сирил Коннолли и финансовый владелец журнала Horizon Питер Уотсон как раз в это время собрались закрывать издание. Правда, в это же время в ее жизни возник очередной любовник. Мальчишка, конечно, помладше ее, но, разумеется, уже «гений кисти», да к тому же внук самого Зигмунда Фрейда – да, тот самый Люсьен Фрейд, о котором я уже говорил. Он мог встретиться ей в редакции (к нему благоволил Питер Уотсон); мог столкнуться на вернисажах (у него была уже персональная выставка в самом престижном зале Лондона); наконец, оба могли «зацепиться» взглядами в баре French-House, в богемной забегаловке Kolonn Room, а может, и в ночном клубе Ghoul, где вместе с художниками и поэтами бывала и столичная аристократия: графья, герцогини, даже принцесса Маргарет, сестра королевы.

Люсьен – а он через Соню познакомится с Оруэллом за пару месяцев до смерти писателя – был фигурой не только донельзя экстравагантной, но и заметной в Лондоне. Высокий курчавый красавчик, вечно в черном длинном пальто с полоской меха у шеи – в пальто «с плеча» знаменитого деда, – с привязанной к запястью эпатажа ради живой птичкой пустельгой, свирепо вращавшей хищными глазками, Люсьен, пишут, не пропускал ни одной юбки в Паддингтоне, где кучковались художники, наркоманы и проститутки. Последних, а также стриптизерш, продавщиц, прачек, цветочниц он затаскивал позировать ему голыми на старом продавленном диване в своей мастерской, после чего на том же самом диване и расплачивался с ними «любовью».

Я говорю о нем столь подробно, ибо Соня, безошибочно выбирая в любовники «самых талантливых», не ошиблась и на этот раз. Ныне Люсьен Фрейд (а он скончался вот только что, в 2011 году) не просто культовый живописец Запада – один из самых знаменитых. Достаточно сказать, что одна из его картин, «Спящая домработница» – мясистая обнаженная тетка, во всю ширь развалившаяся как раз на том протертом диване, – была продана за 33 миллиона долларов: абсолютный мировой рекорд продаж при живом еще художнике. Что говорить-доказывать, если семья самой королевы долго уговаривала Фрейда нарисовать портрет Елизаветы, и он согласился, но при условии, что королева приедет к нему в ту самую мастерскую. И приезжала, представьте: он писал ее почти полтора года! А вот писать принцессу Ди и даже папу Иоанна Павла II отказался. Может, и потому, что любил повторять афоризм деда: «Животные честны, а человек – врун и трус…» Наконец, я говорю о любовнике Сони потому, что в январе 1950 года он согласится сопровождать с Соней ее мужа, Оруэлла, в тот самый санаторий в Швейцарии. Уже «мужа», ибо, болтая с ней в шале, Оруэлл и предложит ей, во второй уже раз, выйти за него. Он надеялся, что его книги попадут в надежные руки. Ну и, конечно, Ричард, сын, заботу о котором могла бы взять на себя Соня…

В общем, Соня была нужна ему. Но был ли нужен ей он? Она же видела, во что он превратился. Да и врачи не скрывали правды. Словом, поначалу Соня вновь отвергнет его предложение. Но когда в очередной приезд он скажет, что решил сделать ее наследницей, что передаст ей все права, когда, наконец, к замужеству ее стал склонять Варбург, Соня – неглупая девушка – согласилась. Любви, разумеется, не было, но мог появиться некий смысл ее будущей жизни. Она и впрямь, еще при жизни мужа, развернет бурную деятельность, взяв на себя заботы с издателями и переводчиками. Короче, в июле, после триумфального выхода в свет романа (шестьдесят рецензий уже в первые недели!), она согласится. А Оруэлл, как говорится, «хватал за горло ветер», хотя Астору напишет: «Я собираюсь опять жениться. Я полагаю, все будут в ужасе, но мне это кажется хорошей идеей…»

Но не метафорический «ветер» – сама судьба схватила его за горло, когда в Cotswold приехала Селия. Она, как и Соня, тоже вернулась из Парижа и, как Джасинта, первая написала ему. Вообще, вся история с ней и сегодня читается как детектив. Воображаю, как она, «дыша духами и туманами» (духами – из Парижа, а туманами – разумеется, из Лондона), ранней весной вошла в келью Оруэлла, чтобы остаться в его жизни уже навсегда.

Собственной персоной Селия возникнет в его шале на три месяца раньше, чем он ожидал, – 29 марта. Сначала, в первых числах февраля, он неожиданно получил от нее письмо. «Дражайшая Селия, – немедленно отписал, – как же прекрасно знать, что вы снова в Англии». Тогда же сообщил: «Я пошлю вам свою новую книгу, когда она выйдет (я думаю, это случится в июне), но не уверен, что она вам понравится». И перед фразой «С бесконечной любовью» написал, что надеется «увидеть ее, возможно, летом» – летом предполагал встать на ноги, да и получше «выглядеть». Но очередное письмо Селии озадачило: любимая женщина просила о помощи. Писала, что работает теперь в министерстве иностранных дел, в созданном недавно департаменте информационных исследований, который связан с прессой, и занимается, как туманно выразилась, противостоянием «штормовым волнам» коммунистической пропаганды. Письмо ее, по-моему, не опубликовано, но, судя по ответу Оруэлла, она и ее начальники хотели бы, чтобы он включился в это дело и, может быть, написал бы для них «нечто подходящее».