Джордж Оруэлл. Неприступная душа - Вячеслав Недошивин

«Будущему или прошлому» – как же просто. Назвав роман годом 1984-м, Оруэлл заранее знал, что для современников его это будет, несомненно, их будущим, а когда календарная дата минует обозначенный рубеж, то же самое станет для гипотетических читателей уже прошлым! Не отсюда ли его обращение к будущему или прошлому? Ведь Уинстон, его герой, знал уже главный «принцип Партии»: «Кто контролирует прошлое – контролирует будущее, кто контролирует настоящее – контролирует прошлое». Вдумайтесь: это ведь тоже круг! Заколдованный круг вечного контроля власти над своими рабами!.. «Вечный год», год как символ, точно назовет «дату романа» Виктория Чаликова. И вечный круг, добавим, Оруэлла, возвращающегося к одной и той же теме. «Уничижительно, предельно-честно и безнадежно-страстно раскрытый Оруэллом процесс борьбы за власть с помощью революции в “Скотном дворе” и удержания власти ради самой власти в “1984” на самом деле, – напишет потом Малькольм Маггеридж, – демонстрирует наш общий путь в обезличенное общество, где единственная правда – это лозунги, единственный долг – конформизм, и единственная мораль – власть…»

Оруэлл чуял этот «будущий путь» человечества, а навещавшие его в санатории люди – еще нет. В этом разница. Может, потому его и злил «бу́хающий смех» посетителей санатория и их «род недалекой самоуверенности»? Он размышлял над этими людьми, он постоянно думал о них и о мире, складывавшемся на его глазах. Более того, фиксировал свои наблюдения в еще одном, потайном «голубеньком блокноте», из-за которого его уже в наши дни назовут страшным словом «стукач». Вторая загадка, всплывшая в санатории, которую разгадывают и поныне.

4.

«Мир есть не что иное, как обширный заговор негодяев против честных людей», – сказал как-то поэт Джакомо Леопарди. Это – и про Оруэлла, про вторую предсмертную загадку его, которую «интеллектуалы» всех стран и народов подло мусолят по сей день.

«Стукач», «доносчик», «оборотень», «предатель» – о, как встрепенулась, как обрадовалась чернь по обе стороны океана! Даже наш «Коммерсантъ» причастился – опубликовал статью под говорящим названием «Джордж Оруэлл, честный ябедник». И закрутилось, и завертелось: некто В.Шапинов, в 2002 году избранный секретарем по идеологии ЦК российского комсомола, вдруг публикует в 2009-м в «Иностранной литературе» статью «Джордж Оруэлл: стукачество, плагиат, социальный заказ». Ему там же вторит, уже в 2013 году, А.Янгалов: «В недавно рассекреченном досье МИ-5 на Оруэлла есть текст его доноса на ведущих британских интеллектуалов того времени» – хотя никакого досье, да еще в МИ-5, нет. И он же, Янгалов, добивает Оруэлла – с ума сойти! – в солидных «Вопросах литературы» в июне 2014 года, где прямо пишет: «Оруэлл – фашист…»; он «имел тесные родственные и дружеские связи с фашистами, фашистом считали его некоторые сослуживцы…». Всё, разумеется, ложь! Но ощущение такое, что «машина времени» перенесла нас в хрущевские, а может, и в сталинские времена…

Что же случилось в санатории Cotswold 29 марта 1949 года, за десять месяцев до смерти Оруэлла? И с чем, вернее, с кем связывают тот эпизод, который и ныне называют загадкой? Так вот, общественно случай был связан с идущей в мире холодной войной, а лично – лично сопряжен с хорошенькой, безумно нравящейся Оруэллу женщиной – с Селией Кирван, той самой сестрой-близняшкой жены Кёстлера, с которой он познакомился четыре года назад. Селия как раз в это время и написала ему письмо…

Вообще, в санатории и почти одномоментно его «догнали» все главные женщины его: Джасинта Баддиком, его детская любовь; Селия – та, даже случайное прикосновение к которой пронзало его «электрическим током»; и Соня Браунелл, которая только что вернулась из Парижа. Так «под занавес», в кульминации, выходят вдруг все главные героини пьесы, чтобы сыграть всё объясняющий последний акт драмы. Все, кроме Джасинты, навещали его в Грэнхэме. Но только одна из них, Селия, помимо обоюдной симпатии, будет иметь отношение и к холодной войне, и к тому «голубенькому блокнотику» писателя, который не дает покоя оруэлловедам. И случайно, конечно, но показательно: все три дамы «из прошлого» возникли в его шале до публикации романа «1984». Он, больной и лежачий, повторю, уже знал про смертельные капканы завтрашнего дня, а они – еще нет. И, значит, не знали ничего и про него…

Знал про него почти всё Фредерик Варбург, издатель. Именно он, кстати, дал адрес писателя Джасинте Баддиком. Она, прочтя «Скотный двор» и узнав, что Оруэлл – это «ее Эрик», попросила Варбурга помочь ей найти его. Сам Варбург о Джасинте, кажется, нигде не пишет, а вот про Оруэлла до нас дошла его «служебная записка», в которой тот писал о состоянии здоровья Оруэлла, о его невозможности работать и тем не менее – о творческих планах его. О словах, друзья, – да, о тех двух миллионах слов, которые он написал и хотел написать еще… Записку Варбург эту снабдил грифом «Конфиденциально», и в ней – да, в ней была правда…

«Здоровье. Нынешнее состояние Джорджа, конечно, шокирует, но он полон надежд и готов в течение ближайших 12 месяцев делать всё, что говорит… врач. Если не будет делать этого, то, на мой взгляд, нам мало на что можно надеяться…

Продажи и перспективы. Я рассказал ему о ситуации с книгой и предположил, что на основе британских и американских авторских прав он сможет получить очень крупные суммы, скорей всего, от 10 и 15 тысяч фунтов. Он довольно спокойно сказал мне про аудиторов, которые занимаются его финансовыми делами, и сказал, что они уговорили его создать общество с ограниченной ответственностью. Пока этого нет, он не будет стремиться получить дополнительный выигрыш от продаж, и я собираюсь поручить секретарше издательства задержать пока выплату 800 фунтов стерлингов… Само собой разумеется, выплата будет задержана лишь на месяц или два…

Литературная работа. Он вернулся наконец к идее выпуска нового тома своих эссе… Он мог бы отдать нам сразу весь материал, объемом примерно в 40 тысяч слов, но хотел бы включить пару новых, ненапечатанных работ… Наконец, я спросил его о новом романе, он уже сложился в его воображении: роман от 20 до 40 тысяч слов, который станет повествованием скорее характеров, чем идей, на фоне его бирманского прошлого. Естественно, Джордж был, как обычно, сдержан, но тем не менее говорил о нем долго[82].

Способность писать, – заканчивает записку Варбург. – Дело превращения идеи хотя бы в черновик, по словам и его, и доктора Морланда, – это та работа, которую он не сможет позволить себе в течение даже ближайших месяцев. Я сомневаюсь, что он сделает это до осени. Вот те основные вопросы, которые мы обсудили, и я очень вдохновлен посещением его. Даже при самом плохом раскладе у него есть 50 на 50 шансов поправиться и прожить еще несколько лет. Всё зависит теперь от него, и он понимает, о чем идет речь и что ему следует делать».

Не очень оптимистично, согласитесь? И ничего, кроме новых тысяч и тысяч слов, которые Оруэлл планировал написать. На деле шансов у него почти не было. Лучше всех это понимал Морланд, врач. Слабой надеждой была и вера в суперновое средство, в «американское чудо» – редкое лекарство ауреомицин, добыванием которого вновь занялся Астор. Возникнет в разговорах и Швейцария – высокогорный туберкулезный санаторий, пребывание в котором Оруэлл мог уже (по деньгам) позволить себе. И поразили меня в записке издателя даты: все эти «несколько месяцев», «до осени» и даже «несколько лет», которые Оруэлл сможет прожить. Ничего этого для работы у него уже не было.