Христианство и страх - Оскар Пфистер

Другие этики только сводили христианскую мораль к любви и вне ее не признавали ничего нравственного – например, Адольф Вуттке[933] и Рихард Роте[934].

Так при правильном понимании в христианстве вера – это осмысленная форма любви, а любовь – живая вера.

1. Чтобы избавиться от страха, христианин должен выстроить свое отношение к религии так, чтобы любовь Христова определяла его веру и жизнь – насколько это возможно. То же самое и в душевной терапии, ибо «в любви нет страха».

Простое избавление от страха и радость от спасения – не самое важное для христиан. Эвдемонизм не должен управлять душевной терапией.

2. Избавление от страха не смеет притязать на то, что решит все проблемы христианской любви и веры. Это лишь одна из задач. Есть вопросы истины, ценности, божественной воли, служения, оптимальной сублимации… Учение, сводящее веру и любовь только к терапии, призванной избавить от страха, неполноценно. От страха необходимо защищаться, но не стоит ни отбрасывать, ни переоценивать эту цель. Для христиан важнее всего воля Божия; впрочем, наше исследование доказало, что именно воля Божия, воспринятая как вечная и абсолютная любовь, включает в себя преодоление страха, и выходит, что это преодоление – одна из центральных задач христиан. Избавление от страха и христианство связаны уже и потому, что сильный страх несет в себе опасность невроза и может погубить любовь.

3. В природе христианской любви и благочестия заложена терпимость, которую постулирует душевная терапия. Если под влиянием подсознательных факторов наша любовь направляется на Бога, на Христа, на Деву Марию или на нас самих, и если эта форма любви становится самой хорошей дорогой к пониманию той любви, к которой призывал Иисус, то христианин должен уважать этот подход. И даже если ему кажется, что его подход к религии единственно идеален, он должен признавать христианским любой другой, пусть и видит в нем недостатки с точки зрения Писания или Церкви; главное – чтобы в нем проявлялась любовь в том смысле, в каком ее понимал Христос.

Несомненно, когда человек любит людей больше Бога, о христианском идеале нет и речи. Богословие обязано показать, что любовь выше и правильнее в том виде, как ее явил Иисус, и объяснить причины, а терапия, призванная избавить от страха, не имеет права заходить так далеко.

Рассмотрим случай, когда из-за вытесненной обиды на отца любовь к Богу в том виде, в котором ее заповедал Христос, невозможна. Мудро ли с самого начала, в интересах терапии страха, запрещать поклонение Христу или даже Его болезненное обожествление, идущее вразрез с Его человеческими качествами? Глубинная психология должна прежде всего устранить обусловленные вытеснениями блоки, только тогда сможет войти абсолютная, нравственно идеальная любовь к Небесному Отцу, о которой непрестанно говорил Иисус. Но кто может рассчитывать на то, что это длительное лечение будет доступно массам? Аналитически рекомендованная профилактика поможет избежать появления преград, которые обычно препятствуют восприятию «религии отца». Но я не такой оптимист и не жду, что всем повезет так сильно. И потому терапия страха постоянно будет требовать терпимости к разным формам христианского благочестия. Пусть в центре благочестия Христос или даже Мария, но если оно сплетено с деятельной любовью и может разделить чужую беду и справиться с ней, это значительно лучше, чем теплохладная любовь к Богу, вечному Отцу.

4. Терапия страха требует героического христианства. Благочестие Просвещения с его сытым мелочным оптимизмом, которое можно объяснить только возвращением к ортодоксальной дисфории, враждебной к влечениям и миру, опошлило страдания и грех. Его постигла судьба рантье, который вместе с исчезновением неврозов, рожденных ортодоксией, растерял весь пыл и все силы и перед лицом чудовищных бедствий мира, и нравственных, и телесных, стал мишенью для насмешек и негодования. Чтобы одолеть страх, нужно принять ужасную трагичность страданий и ошибок человечества без малейшей попытки оправдаться; здесь нужны искренность, справедливость и глубокое милосердие. С другой стороны, нужно оценить дары божественной любви и милости с благодарностью и смирением. И чтобы справиться с такими противоречиями, душевная терапия, призванная избавить от страха, постулирует героический дух религии, проявленный в доверии и бросивший все силы на героическую и деятельную любовь, которая ждет от Бога всего и делает все для Бога и братьев. Но нужен и терпеливый героизм, проявленный в страданиях, когда все принимается как воля Божья и уверенность в божественной любви не колеблется ни на мгновение. Любящая вера Иисуса Христа требует высочайшего мужества перед лицом безмерных страданий мира. Мелочный оптимизм не дает основы для любви, явленной через веру.

Христианство не воспринимает мир сквозь призму абсолютного оптимизма или пессимизма. Как мог Бог сотворить только плохой мир или вставить людей в совершенный мир, где нечего делать? Христианство с чистой радостью воспринимает лишь Бога, как источник и суть всех благ. Не в мире, а только в Боге христианин видит основу для веры в спасение от зла.

5. Если религия призвана защищать от страха, в ней должна быть вера, проявленная в любви – эта религия должна быть общинной, обращенной к ближним, и тот, кто разделяет эту религию, должен любить ближних, служить им и поддерживать их. Там, где нет готовности совершить подвиг, помочь, спасти, осчастливить; там, где нет высшей справедливости, озаренной добротой, и установки на социальную ответственность, там христианство не может избавить от страха, там вообще нет истинного христианства! Читатель может серьезно задаться вопросом, соответствует ли историческое христианство, в котором таких черт было сомнительно мало, своему имени – или это просто недоразумение. В наши жестокие дни, когда свирепствует война, любовь не воспринимают всерьез, о ней часто говорят с презрением, как о сентиментальной вещи, и преклоняются перед насилием. Но Песталоцци был прав, когда он, истинный последователь Иисуса и глубокий знаток людей, писал: «Любовь обладает божественной силой, если она истинна и не избегает креста»[935]. Тот, кто не хочет верить в нее и в достоинства ее восхитительных плодов, должен будет поверить, когда увидит ужасающие итоги ее искажений.

6. Неизменное присутствие чувства вины и рожденного им страха не позволяет нам ограничивать стремление к жизни и жажду удовольствий системой нравственных запретов, если мы не добавим к ней более ценные радости и возвышенные цели. В религии, в жизни, в душепопечительстве непременно необходимы компенсации. Любое воспитание, основанное лишь на запретах, пресекает любовь и порождает страх и навязчивые идеи (неврозу навязчивых состояний или компульсивный характер); еще его итогом становятся непослушание, ненависть и неспособность любить. То же самое видно и в христианской религии и христианском образе жизни, если они строятся с преобладанием запретов. Иисус своей вестью о любви и радости, всей своей религией спасения, отдавшей любви главное место в жизни, разрушил основанный на компульсиях иудаизм. То, что христианство недооценило и почти упразднило это неповторимое, революционное нововведение – одна из роковых ошибок мировой истории, даже если мы осознаем ее психологическую неизбежность. Иисус дал христианам высшие радости и счастье, и не в загробном мире, после ухода из земной юдоли скорби, но в земной жизни, если те будут верными учениками. Как даритель этих благ, Иисус воплощает идеал душевной терапии и совпадает с исторической реальностью, – а вот если его считают просто мудрым раввином, моралистом, кантианцем или этическим рационалистом, Он уже не может предотвратить или полностью исцелить страх. Иисус требовал посвящать Богу даже влечения (полное морализирование).