Христианство и страх - Оскар Пфистер

Попытка представить наилучший вариант избавления от страха, способный раз и навсегда решить эту проблему для всех, в высшей степени наивна и свидетельствует о недостатке психологического понимания. Сам Иисус не смог избавить от страха человечество и даже Своих учеников, аналитический метод, доведенный до совершенства, не справился с этим; и еще Он не смог донести до нас всех мысль о том, что со страхом нужно «общаться» на языке любви. Если бы люди делались под копирку, можно было бы говорить об универсальном стандартном решении. Но это не так, и христианам в стремлении избавиться от страха приходится применять самые разные формы терапии.

В этом нет ничего плохого, пока в сердце каждой системы пребывает любовь в том смысле, в каком ее понимал Иисус, а верующие из разных общин соперничают лишь в ней и ни в чем больше. Красивое высказывание Августина: «В главном – единство, во второстепенном – свобода и во всем – любовь» обретает новое толкование, благодаря осознанию, что для христиан необходима только любовь, ибо в ней слиты воедино необходимость, единство и свобода. Последствия таковы: Иисус поставил в центр Своей уникальной личной религии аналитическое отношение к страху, рожденному чувством вины – отношение, в котором скрыто доверие к безвозмездно данной милости Божией при искреннем покаянии и изменении характера, и именно тогда, и только тогда, это отношение раскрывается в полной мере как абсолютная любовь и соответствующая ей вера в любовь и милость. Сторонники избавления от страха через синтез возразят словами святого Ансельма: “Nondum considerasti, quanti sit ponderis peccatum” («Ты еще не подумал о том, как тяжек грех»), но христианин, избавленный от страха аналитическим методом, возразит ему: “Nondum considerasti, quanti sit ponderis gratia” («Ты еще не подумал, сколь велика благодать») или сошлются на слова Лютера: «Пусть грехи наши велики, благодать Божья много их больше. И десница Его сильна, сколь огромным бы ни было зло».

Приступим к нашей религиозно-терапевтической задаче. Выражение «религиозная терапия» имеет двойное значение, в зависимости от того, идет ли речь о терапии через религию, или о защите, которую религия должна давать. И то и другое тесно связано. Религии, среди которых, без сомнения, и христианство, преследуют терапевтическую цель, которая заключается прежде всего в преодолении угрожающего жизни страха. То, что они не смогли в достаточной мере ее осуществить и воспрепятствовать невротизации верующих, привело к невротизации религий и в очень сильной степени христианской религии, в которой невротиков всегда было очень много. Это чудовищная трагедия христианской истории.

Можно ли ее избежать? И как? Можем перечислить лишь некоторые требования. Неизменно действенных методов для исполнения постулатов нет. Христианское учение о вере и нравственности во все времена постигается и должно постигаться в процессе, в зависимости от особенностей страхов, но всегда выражает одну и ту же весть о любви и призывает к ней.

Мы уже сказали, что избавить христиан от страха универсальным способом анализа или синтеза не получится. Это справедливо и для христианских религиозных практик. Исследуя бессознательное, глубинная психология ясно видит, почему одна форма христианства влечет человека, а другая, осчастливившая бесчисленное множество христиан, – напротив, отталкивает. Есть гротескные формы благочестия, и при определенных неосознанных блоках и исходящих из них желаний они могут притягивать, осчастливливать, возможно, превращать человека в фанатика, даже если этически бесполезны и не имеют ничего общего с объективным толкованием Евангелий. Глубинная психология понимает, почему, например, юноша-протестант, воспитанный в свободных взглядах, хочет перейти в Католическую Церковь, хотя ее догматы для него бесполезны; почему другого человека, верящего в целительную силу природы, неодолимо влечет к «Исследователям Библии»[928], а юный католик, терзающий свою душу, словно принц Гамлет, тянется к антропософам[929]; хотя каждый из них отвержен религией любви. Учение Иисуса, основанное на любви, может войти только туда, где неврозы еще не убили способность любить.

Однако должны быть и некие общие принципы христианского благочестия. Какие? Принадлежность к Церкви Христовой? Нет, ибо существуют различные христианские церкви, и Готфрид Арнольд обнаружил более подлинное христианство за пределами церквей. Усердие к догматам? Нет: Иисус страдал бы в камерах пыток и перед кострами всех тех несчастных, которых, несмотря на их горячую любовь к Нему, замучили, оправдавшись Евангелиями. Любовь ко Христу? И это не подходит: чувственная любовь мистически настроенных монахинь заставила их опуститься до безнравственной эротики. Воззвания к Господу? Нет: вспомним слова самого Иисуса (Мф. 7:21). Да, призыв имени Иисуса как магического средства, например, для исцеления больных – это тоже не отличительный признак христианства.

Христианское благочестие – это прежде всего то, для которого «главная заповедь» Иисуса, вместе с его любящей верой, которая совпадает с верующей любовью, являются жизненной доминантой и путеводной нитью. Простые слова Песталоцци содержат более глубокую истину, чем учебник религиозной философии: «Вера – это любовь, а там, где есть любовь, там среди нас алтарь Божий». «Для людей любовь является единственным истинным богослужением, только из нее произрастает истинная вера людей»[930]. То, что для понимаемой так, как это делал Иисус, любви является неважным, не имеет ничего общего с его верой. Очевидно, что это благочестие, воплощенное в полной мере лишь в самом Иисусе Христе, следует воспринимать гораздо шире, чем сформулировано в христианских символах веры. И более того: иногда кто-то, кто прямо не ссылается на Христа, имеет право называться христианином и недалек от Царствия Божьего, как отмечает Цвингли с потрясающим великодушием (оно тоже составляет суть любви и истинного христианства). А какой-нибудь почитатель Христа, который с фанатичным гневом обожествляет догмы и превращает их в фетиш, а любовь попирает ногами, невероятно далек от христианства и стоит на пороге ада. Павел, отец христианской догматики, возможно, чувствует угрожающую беду, подчеркивая в 1 Кор. 13:2: «Если имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто». Повторяем, что сам Христос в своей живой полноте – единственный определяющий комментарий к Его благочестию. По нему, а не догмам и заученным понятиям, нужно мерить христианскую набожность.

О том, что вера и любовь в христианстве неотделимы, что их всегда и везде нужно рассматривать как одно и то же, только с разных точек зрения, насколько я знаю, никогда не было говорили учебники богословия. Мы встретим эти слова только у христианского этика Г. Харлесса: «Вера, которая принимает пророчество Царства Божьего, есть и любовь»[931]. «Любовь – не дополнение к вере. Истинная вера есть любовь, истинная любовь есть вера. По форме – это вера, в которой божественная любовь склоняется перед грешником. А вера есть любовь, ибо Бог стремится открыться нам в облике обетования о милости. Вера – это тело любви, земное, но и созданное Богом. Любовь – душа этого тела. Без веры небесная любовь не существует на земле. Без любви вера не может жить на небе»[932]. Подобного мнения придерживается Бруннер.