Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

Большинство терапевтов, чьи дипломы хоть чего-то стоят, скажут вам, что для того, чтобы быть эмоционально здоровым, психологически цельным человеком, нужно проживать неудачные дни и темные времена без каких-либо фильтров. Я сейчас говорю не о клинической депрессии, а о неурядицах и неудачах повседневной жизни. Западное общество — в особенности здесь, в США, — выработало к этому антипатию. Чем, без сомнения, объясняется заголовок заметки, опубликованной в 2011 году сайтом Гарвардской медицинской школы: «Поразительный рост использования антидепрессантов среди американцев». А параллельно этому существует мультимиллиардная индустрия позитивности, которая зачастую проповедует, будто нашей целью должно быть круглосуточное блаженство, подразумевая при этом, что неспособность его достичь — это ваш персональный изъян, нуждающийся в исправлении.

Рассказ в конечном итоге посмеялся надо мной последним: количество слов в итоговом варианте составило 5150: код, означающий у калифорнийской полиции принудительное содержание в психиатрической больнице.

Где-то с середины я начал работать над текстом исключительно под альбом Disintegration группы The Cure — быть может, величайший из когда-либо сочиненных гимнов унынию. Это помогло мне лучше понять ГолоднуюДевочку234. Мой второй любимый трек с этого альбома называется The Same Deep Water As You — «На одной глубине с тобой» — и, поскольку я знал, что, разделавшись с этим рассказом, немедленно займусь следующим, о лавкрафтовском городе Инсмут, я решил заодно уж опередить события, осознав, что могу украсть для него идеальное название.

«Мы, счастливые сироты». Две идеи по цене одной на фабрике историй. Я целую вечность, кажется, хотел написать рассказ, действие которого происходило бы на Хеллоуин, но у меня не получалось. И почти столько же времени я хотел написать рассказ о пугалах, но и тут мне в голову не приходило никаких идей… по крайней мере таких, которые выдержали бы испытание пятью минутами:

Минута первая. Хмм, а вроде неплохая задумка.

Минута пятая. Мы никогда больше не будем об этом вспоминать.

А потом я приобрел давно не переиздававшуюся, импортированную из Великобритании нехудожественную книгу: «Пугало: Факты и вымысел» (Scarecrow, Fact and Fable) Питера Хейнинга. Пусть и интересная, она оказалась не той золотой жилой идей, на которую я надеялся. Но нужна-то мне была всего одна. У меня ведь не было коварного плана закрепить за собой монополию на производство всевозможных рассказов о пугалах. Поэтому одной мне хватило. Я прочитал всю эту книгу ради одного-единственного предложения, в котором упоминалось старое народное поверье, что пугала оживают на Хеллоуин.

Я об этом никогда не слышал. Подробностей в книге не было — к счастью, поскольку это значило, что существующие ассоциации не будут мешать мне отыскивать ответы на важные вопросы. Почему? И почему именно в эту ночь? Чего они хотят? Что за сила их оживляет и где она проводит остальные триста шестьдесят четыре с половиной дня в году? Какие они, когда оживают?

В конечном итоге я решил, что стоит ограничиться одним пугалом, и чем меньше оно будет делать — тем лучше. Это ведь, в конце концов, всего лишь хлипкое пугало. Достойного противника из него не выйдет.

«Возможный облик грядущего». Причиной появления этого рассказа стала одна из тех фастфудных статей-списков, составляющих, кажется, треть Интернета: «20 самых пугающих фраз, сказанных маленькими детьми»… что-то вроде этого. Все в ней, похоже, было дословно скопировано с разнообразных форумов и блогов. В некоторых пунктах статьи дети были не по годам циничны. В других подразумевалось, что они видят призраков или духов. Кое-кто из них знал о том, о чем не должен был знать.

И была среди всего этого история, рассказанная приходящей няней, которая, заглянув к доверенному ей мальчику после того, как он лег спать, обнаружила его стоящим в углу. Когда она спросила, что он там делает, мальчик повернулся к ней и приложил палец к губам: «Тсс. Это наказание».

Это была жемчужина в груде хлама. Она меня не отпустила.

Это странное сравнение, но, быть может, вы помните газетный комикс Гэри Ларсона The Far Side. Он до сих пор переиздается в той или иной форме. Самыми смешными стрипами оттуда мне всегда казались те, которые изображали нечто большее, чем изолированный момент. Те, которые заставляли тебя вообразить либо то, что случилось мгновением раньше, либо то, что случится мгновением позже.

История той няни, как мне кажется, работает точно так же. Это часть более масштабной цепочки событий, вот только ты — смотрящий через глаза няни, недоуменно и испуганно замершей в дверях спальни, — понятия не имеешь какой.

Но задумайтесь над этим: наказание означает, что ему предшествовал проступок. Проступок означает, что был нарушен чей-то закон или попрано чье-то представление о правилах приличия. Наказание, как правило, накладывается обладающей большей властью инстанцией на обладающего меньшей властью нарушителя и подразумевает, что, если оно не будет исполнено, последствия окажутся еще более серьезными. Или, что хуже всего, это может быть деспотическая кара, которой кто-то или что-то подвергает человека ради собственного развлечения.

Стоя в дверях, ты этого не знаешь. Ты можешь лишь гадать.

Поэтому я попытался мыслить так масштабно, как только мог, и, взглянув на нечто столь маленькое, как стоящий в углу ребенок, нашел в этом гибель человечества.

«Лекарства для больного мира». Я точно знаю, что некоторые люди предположили, будто я написал этот рассказ после того, как прочитал отрицательную рецензию на свою книгу. А неизвестных мне людей, подумавших точно так же, должно быть, гораздо больше. Ведь какое еще может быть этому объяснение?

Отчасти они правы. Рассказ действительно был вдохновлен свирепой рецензией. Только говорилось в ней не об одной из моих книг и даже не о чем-то, что мне дорого.

Однажды днем, впустую тратя время в соцсетях, я увидел запощенную писателем Стивеном Савилем ссылку с примерно таким комментарием: «Какие бы рецензии на меня ни писали, настолько плохой среди них не будет никогда».

Это оказалось абсолютное уничтожение самого свежего на тот момент альбома группы Coldplay. Слово «разнос» здесь было бы слишком мягким. Я видел множество отрицательных рецензий, но такую — никогда. Я отыскал еще несколько работ того же «критика» — этот термин здесь используется в самом широком его понимании, — и он, похоже, занимается этим уже очень давно. Его «фишка», по всей видимости, состоит в том, что много лет назад он решил, что ненавидит всех и вся, и, оправдывая это давнее заключение, пытается быть как можно более оскорбительным, даже если для этого ему придется пройтись по вашей родне. Все это якобы числится по ведомству юмора, а не того