Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

сидел за монитором своего компьютера, эти новые объемные повести стали для меня ценным учебным опытом. Выйдя на бумаге, они — и книги, в которых они жили, — заслужили теплый прием. Я подозреваю, что повесть «Литургическая музыка для нигилистов» (Liturgical Music for Nihilists) стала основной причиной того, что критик Стенли Вайатер назвал «Фабрику конвульсий» одной из ста тринадцати лучших книг современного хоррора. А финальная повесть сборника «Падение идолов», «Что вверху, то и внизу» (As Above, So Below), в конечном итоге представила 1998 год в массивной двухтомной антологии «Лучший хоррор столетия» (The Century’s Best Horror Fiction).

Но к тому времени, как вышли следующие два моих сборника, этот подход больше не работал, хотя в «Лжи и уродстве» (Lies & Ugliness) хотя бы были тематические подразделы. А вот «Собирая кости» (Gathering the Bones)… Этот сборник метался из стороны в сторону, потому что в то время ровно то же происходило и со мной.

Как писатель я склонен проходить через фазы… периоды, в которые мои работы характеризуются специфическим эстетическим подходом, или тематикой, или и тем и другим. Не исключительно — даже Пикассо в свой «голубой период» занимался и другими вещами — но определенные тенденции в них заметны. У меня была индустриальная фаза. Потом религиозная, у которой и у самой была парочка подфаз. Был период, когда я больше склонялся к криминальному жанру. А сейчас я все больше дрейфую в сторону фэнтези.

Последние же несколько лет я в основном пребывал в космической фазе. Большая часть того, что я писал, устремлялась в этом направлении. Иногда получались работы в откровенно лавкрафтовском духе, иногда нет. Я находил в этом не меньшее творческое удовлетворение, чем в прежних своих изысканиях. Для художника нет более масштабного холста, чем космос.

И вот я с реактивным энтузиазмом принялся за амбициозную повесть, которая должна была подарить сборнику свое название: «Непорочная пустота».

А напечатав в три раза больше слов, чем собирался, я обнаружил, что случайно написал роман.

Ощущение триумфа? Оно, безусловно было. Недовольство? И оно тоже. Запланированная книга сделалась… неправильной. Я чувствовал, что она неправильная. Нет ничего более кривобокого, чем сборник рассказов, приваренный к роману. Итогом многих месяцев планирования и работы стал мутант, отчаянно надеющийся, что вы не заметите его гигантскую уродливую ногу.

Когда издатель Бретт Сейвори предложил разбить книгу надвое и издать роман и сборник по отдельности, я испустил такой мощный вздох облегчения, что его упомянули в вечерней метеосводке. «Непорочная пустота» и «Соскальзывая в небытие»… они стали книгами-спутницами, независимыми друг от друга, и каждой из них позволили быть вещью в себе.

Увы, но это означало, что сборник вернулся к прежнему состоянию: с дырой на том месте, где должна была находиться кульминация всего путешествия. Я, конечно, не обязан был ее заполнять. Но это казалось мне неправильным.

И вот тут-то на меня снизошел сладкий поцелуй озарения.

Так уж вышло, что у меня был относительно новый рассказ, который провел почти весь предшествующий год в своего рода чистилище, потому что проект, для которого я его написал, и сам провалился в чистилище. И чем больше я думал о том, каким должен быть финал сборника, тем больше «Еще один, последний год без лета» казался…

Идеальным. Безупречное завершение книги все это время было у меня под носом. Я написал его за десять месяцев до того, как осознал его истинное предназначение.

«Время идет по кругу, — сказал Растин Коул из „Настоящего детектива“. — Все, что мы делаем сейчас или в будущем, повторяется снова и снова».

С точки зрения меня нынешнего, «Фабрика конвульсий» и «Падение идолов» с их повестями-якорями — это ранние работы из невозвратимого прошлого. Их написал в ином месте и ином времени прежний носитель моего имени. Мы с ним до сих пор иногда здороваемся, но в основном не кажем носа за пределы собственных временны́х зон.

И тем не менее, мне было интересно посмотреть, что случится, если я вернусь к придуманному им подходу. Все получилось не так, как мы с ним ожидали, но, несмотря на это, мы сумели забыть о наших различиях и неплохо поработали вместе.

Ведь мы с ним всегда, раз за разом, доверялись процессу.

Это самый верный путь к волшебству, который я знаю.

«Под корень». Примерно в то же время, когда я прочитал дебютный роман Стива Резника Тема «Раскопки» (Excavation), мне на глаза попалось его интервью, в котором он приводил чье-то высказывание о том, что нужно провести вдали от места, где ты когда-то жил, очень много лет, прежде чем ты сможешь написать о нем по-настоящему. Мне тогда было двадцать с небольшим, и в своей наивности и заносчивости я не способен был увидеть истинность этих слов. В качестве опровержения я мог бы помахать перед вашим лицом первыми двумя романами, над которыми в то время работал. «Смотрите! Тут часть действия происходит в моем родном городе, а я ведь в нем до сих пор живу».

Теперь я понимаю, в чем разница. Я всего лишь сделал свой родной город местом действия. Но именно о нем я на самом деле не писал.

Что до падшего сельского округа из рассказа «Под корень», — я в нем не родился. В нем родился мой отец. Мои бабушка с дедушкой прожили в нем всю жизнь, и поэтому в детстве я тоже проводил там немало времени. Солидные куски лета. Выходные. Воскресенья. Дом я для рассказа изменил, но почти все остальное было именно таким, каким я его описал. Когда-то давно.

Мой дедушка умер, когда я заканчивал среднюю школу. Бабушка — после того, как мне исполнилось двадцать. Сидя в том кресле, где любила читать и шить, с очками в руке — она и вправду так умерла.

К тому времени визиты мои становились все более редкими — такими редкими, что, глядя на окрестности, я задавался вопросом: «Это место всегда было такой помойкой или оно и впрямь становится все хуже и хуже?» Дикая природа за дверями дома бабушки и дедушки даже не отступала, а гибла под натиском новых соседей. Лес вырубили, треугольный свинарник сломали. Маленького виноградника не стало. Землю продавали по кускам, и вдалеке, там, где раньше был сад, теперь стоял трейлер.

Вскоре после смерти моей бабушки я был вызван исполнить свой долг присяжного в окружном суде и оказался одним из двенадцати людей, которым предстояло решить судьбу обвиняемых в поножовщине, случившейся в округе, где она жила. Тогда я впервые серьезно задумался