Божьи воины - Анджей Сапковский

В монастырской инфирмерии Рейневан пролежал до Троицы,первого воскресенья после Зеленых святок. Ровно девять дней. Однако насчитал онэти дни только по факту, возвращающаяся волнами лихорадка привела к тому, что осамом пребывании и лечении он помнил немногое. Помнил Ютту де Апольда,проводившую много времени у его ложа страданий, помнил полную инфирмеристку,которую звали — очень удачно — Мизерикордией. Помнил лечившую егонастоятельницу, высокую серьезную монашенку со светлыми серо-голубыми глазами.Помнил процедуры, которым она его подвергала, чертовски болезненные и неизменновызывавшие после себя горячку и бред. Именно благодаря этим процедурам он всееще сохранял руку и кое-как мог ею владеть. Слышал, о чем разговаривали монашенкиво время процедур — а разговор шел о ключице и локтевом суставе, о подключичнойартерии, о подмышечном нерве, о лимфатических узлах и фасциях. Он слышалдостаточно, чтобы понимать, что от множества серьезных проблем его спаслимедицинские знания настоятельницы. А также медикаменты, которые у нее имелись икоторыми она умела пользоваться. Некоторые из лекарств были магическими,кое-какие из них Рейневан узнавал то по запаху, то по реакции, которую онивызывали. Использовался также dodecatheon — значительно более сильный, чемдобытый в Олаве, как и peristereon, снадобье очень редкое, очень дорогое иочень действенное при воспалительных процессах. Для несколько раз открывавшихсяран настоятельница использовала лекарство, известное как garwa, секрет которогопришел, кажется, из Ирландии, от тамошних друидов. Рейневан по характерномумаковому запаху распознал wundkraut, магическую траву валькирии, которой жрецыВотана лечили раненых после битвы в Тевтобургском лесу. Запах сушеных листьевбелены выдавал hierobotane, а запах тополиной коры — leukis — два сильныхпротивогангренных лекарства. Плауном пахла присыпка, именуемая lycopodiumbellonarium. Когда начали применять lycopodium bellonarium, Рейневан уже могвставать. Пальцы левой руки уже не немели, и он мог ими удерживать различныепредметы, благодаря чему смог помогать монашенкам лечить Самсона. Который, хотьи был в полном сознаний, вставать еще не мог.

Ютта не отходила от Рейневана ни на шаг. Ее глаза блестелиот слез и любви.

Война, о которой они уже успели забыть, напомнила о себевскоре после Троицы. Утром первого июня Рейневана, Ютту и монахинь из БелойЦеркви взбудоражил гул орудий, долетающий с запада. Еще прежде чем до монастырядошли точные сообщения, Рейневан догадался, в чем дело. Ян Колда из Жампаха неушел вместе с армией Прокопа Голого, а остался в Силезии, укрепившись наСлёнзе. Он сам и его дружина были для силезцев солью в глазу и шилом в заду,они слишком докучали, чтобы их можно было терпеть. Сильный и вооруженныйтяжелыми бомбардами вроцлавско-свидницкий контингент осадил слёнзенский замок иначал обстрел, призывая Яна Колду сдаться. Колда, как гласила стоустая весть, вответ обозвал осаждающих популярным в народе названием мужских половых органови предложил им заняться взаимным самцеложством. После чего ответил со стеногнем собственной артиллерии. Взаимообмен огнем и оскорблениями продолжалсянеделю, и в течение всей этой недели Рейневан прямо-таки кипел от желаниядвинуться к Слёнзе и как-то помочь Колде хотя бы диверсией и саботажем. Он едваходил, о конной езде мог только мечтать, но рвался в бой. В конце концов рвениепридушила, а боевые потуги разнесла в пух и прах Ютта. Ютта была решительной.Либо она, либо война — поставила она ультиматум. Рейневан выбрал ее.

Ян Колда из Жампаха оборонялся всю следующую неделю, нанесясилезцам столь серьезный урон, что к тому времени, когда наконец исчерпалисьвозможности дальнейшего сопротивления, он оказался в прекрасном положении дляначала переговоров. На следующий день после святого Антония он капитулировал,но на почетных условиях, выговорив себе право свободного отхода в Чехию.Слёнзенский же замок, чтобы он, не приведи Господи, не послужил какому-нибудьследующему Колде, силезцы разрушили, не оставив камня на камне.

Все эти подробности Рейневан узнал от садовника, работающегов примонастырской грангии, большого любителя пользоваться не толькодостоверными источниками информации, но и слухами, а также, при отсутствиитаковых, искусно создавать собственные, в чем он был большой мастак. После паденияСлёнзы садовник принес слухи скорее беспокойные. Силезия наконец оправилась отпасхального гуситского рейда. И начала реагировать в свою очередь. Резко идовольно кроваво. Эшафоты обагрились кровью тех, кто струсил в бою илидоговаривался с чехами. На кострах корчились не только явные сторонникигусизма, но и те, которых лишь подозревали в симпатиях. Умирали на кольях ижердях сотрудничавшие с гуситами селяне. Виселицы прогибались под тяжестью тех,на которых поступили доносы. Попутно обезглавливали также тех, у которых вообщене было ничего общего с гусизмом. То есть как обычно: евреев, вольнодумцев,трубадуров, алхимиков и бабок, промышлявших абортами.

Безопасное, казалось бы, сидение за монастырскими стенаминеожиданно потеряло смысл. Рейневан, проходящий период реабилитации, вскакивалвесь в поту при каждом звонке или стуке в калитку. И облегченно засыпал, узнав,что это не инквизиция, и не Биркарт Грелленорт.

А всего лишь рыботорговец, принесшим свой товар.

Шло время, покой, забота и процедуры брали свое. Ранызаживали, медленно, но хорошо. После святого Антония Самсон начал вставать, апосле Горвазия и Протазия чувствовал себя уже достаточно уверенно, чтобыпомогать садовнику. Рейневан же выздоровел настолько, что ему перестало хвататьв общений с Юттой простого контакта глаз и рук.

Подошла ночь на Ивана Купалу. Клариски из Белой Церквиотметили ее дополнительной мессой. Рейневан же и Ютта, сопровождаемыелюбопытными взглядами монашек, побежали в лес, чтобы поискать цветокпапоротника. Уже в полосе берез на опушке Рейневан объяснил Ютте, что цветокпапоротника — легенда и искать его, хоть это весьма романтично и будоражит, впринципе бессмысленно и немного жаль на это тратить время, разве что она таксильно жаждет уважить многовековую традицию. Ютта очень быстро призналась, чтотрадицию она, конечно, уважает, и даже очень, тем не менее короткую июньскуюночь предпочла бы в принципе использовать лучше, разумнее и приятнее.

Рейневан, который был того же мнения, разостлал на землеплащ и помог ей раздеться.

— Adsum favens, — шептала девушка, медленно и постепенноосвобождаясь от одежд, словно Афродита от пены морской.

— Adsum favens et propitia, ласковая прихожу и милостивая.Оставь уж плачи и сожаления, изгони прочь отчаяние, вот уже по милости моейсветает день избавления[282].