История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века - Анита Шапира

арабское общество и часть еврейского общества, женщины Израиля принялись требовать своего законного места в экономике и культурной сфере. Растущее число женщин, выходящих на рынок труда, – поскольку для повышения уровня жизни требовалось, чтобы и муж, и жена выходили на работу, – и повышение уровня образования, открывшее новые виды занятости для женщин, привели к изменениям в семейных отношениях и отношениях полов. В этом Израиль ничем не отличался от других западных стран.

Появление постсионизма и «новых историков», молодых ученых, изучающих Войну за независимость и первые годы существования государства, стало феноменом, возникшим в конце 1980-х и достигшим пика своего развития в 1990-х. Их исследования были основаны на документах конца 1940-х годов, доступ к которым открыли в государственных архивах Израиля. Эти ученые, каждый со своей точки зрения, оспаривали сионистский нарратив о Войне за независимость и создании государства, подчеркивая катастрофу, постигшую арабов Израиля – Накбу. Некоторые из этих исследований явились столь значительными, что со временем их результаты были интегрированы в новое понимание прошлого Израиля. Однако эти исторические дебаты характеризовались ханжеским и гневным тоном: «Мы были введены в заблуждение, они продали нам кусок лжи. Создание Государства Израиль было основано на первородном грехе, совершенном против палестинцев». Эти морализирующие ученые подчеркивали одну часть реальности и игнорировали другие.

Появление новых историков совпало с появлением постмодернистской мысли, которая оспаривала претензии исторической науки как дисциплины, стремящейся как можно ближе приблизиться к истине. Переводчиками постмодернизма на израильские термины были постсионисты, считавшие исторические труды исключительно «нарративом», то есть повествовательной моделью, которая адаптируется к потребителям и к настоящему. У каждой нации, у каждой социальной группы свой нарратив. Следовательно, нет сионистской «истории», а есть история сионистского «нарратива», который оправдывает сионизм старым этосом рабочего движения, игнорируя при этом несправедливость, которую сионизм навязывал арабам, мизрахи, выжившим в Холокосте, женщинам и т. д. и т. п.

Некоторые постсионисты хотели, чтобы Израиль отказался от своего «сионистского» характера – иными словами, прекратил давать преференции евреям, стал демократической страной, как любая другая, и прекратил дискриминацию арабских граждан, которые чувствуют себя «бедными родственниками» или гражданами второго сорта в «еврейском и демократическом» государстве. Они утверждали, что сионистская эра подошла к концу и пришло время Израилю стать «государством для всех своих граждан». За этим лозунгом было скрыто требование, чтобы Израиль повернулся от Европы на Ближний Восток, разорвал свои особые отношения с мировым еврейством и отменил Закон о возвращении. На символическом уровне это означало изменение государственного гимна, слова которого относятся исключительно к евреям, флага и, возможно, на более позднем этапе также названия государства, поскольку оно явно связывает его с еврейским народом.

Другие постсионисты утверждали, что вся идея еврейского национального государства – или любого другого национального государства – устарела, учитывая наднациональные тенденции Европейского союза и тенденции к глобализации во всем мире. Они утверждали, что еврейское национальное государство противоречит еврейской истории, поскольку по самой своей природе еврейский народ является народом диаспоры, а сионистский проект искажает его характер. Некоторые даже утверждали, что еврейского народа не существует; существует только еврейская религия, а еврейская национальность – современное изобретение сионизма. Другие подчеркнули несправедливость, которую сионизм причинил евреям-мизрахи, утверждая, что их переезд в Израиль разрушил их диаспорные общины, подорвал патриархальную семейную структуру и культурные традиции и превратил мизрахи в Израиле в дровосеков и водоносов[248]. Были даже те, кто утверждал, что евреи-мизрахи послужили арабами иудейской веры, изгнанными сионизмом из своей собственной земли.

Феминистки утверждали, что сионизм умаляет вклад женщин в национальную культуру, не дает их услышать и даже приговаривает их к тяжелой участи в чужой стране. Также говорили, что Государство Израиль недостаточно сделало для увековечения памяти о Холокосте и что до суда над Эйхманом в 1961 году израильская культура не отводила Холокосту надлежащего места в национальном нарративе. Парад обездоленных сионизмом стал нескончаемым. Любой, кто чувствовал себя несчастным или ставшим жертвой жизненных обстоятельств, тут же представлял свою трагедию как результат дискриминации, берущей начало в сионизме. «Сионизм» стал универсальной боксерской грушей для всех несправедливостей в отношении отдельных лиц и групп, в равной степени вызванных современностью, эмиграцией, национализмом или просто временем перемен.

Эти вызовы израильской идентичности были оформлены справа еврейскими ультраортодоксами, а слева – универсализмом, поддерживаемым либерализмом и индивидуализмом. Но эти две крайности охватывают лишь меньшинство израильского народа. Большинство израильских евреев воспринимали свое израильское гражданство как должное и не считали, что это противоречит иным идентичностям. Человек мог быть израильтянином и национально-религиозным, избирателем Shas, либеральным сторонником Верховного суда или любым другим демократом. В опросах общественного мнения, проведенных между 1970 и 1990 годами, подавляющее большинство респондентов определили свои основные потребности как проведение времени с семьей и чувство гордости за то, что у них есть государство. Несмотря на то что большинство заявили, что они нерелигиозны, традиционные модели семейной жизни – совместное проведение праздников, субботняя трапеза и обряды инициации[249] – продолжали формировать израильскую семью и консервативную социальную модель. В то время как важность, которую люди приписывали потребностям коллектива в 1970-е годы, уменьшалась к 1990-м годам в пользу личных потребностей, эти два элемента – семья и национальность – продолжали занимать первое место в списке приоритетов израильтян.

В течение этого периода среднестатистический израильтянин имел три дополнительных года обучения и более часа дополнительного свободного времени в день, что свидетельствует о повышении уровня жизни. Львиная доля дополнительного свободного времени была занята телевидением, которое, хорошо это или плохо, стало мощным средством социализации. Израильтяне считали походы по своей стране своим любимым развлечением, в то время как молодые израильтяне после прохождения военной службы, как правило, отправлялись в длительные поездки на Восток или в Южную Америку. Путешествие за границу теперь, когда стало доступным, сделалось своего рода израильским обрядом инициации. Если в 1950-х годах Петра была романтическим идеалом отважной молодежи, то в 1980-х ее заменили долгие путешествия по Южной Америке.

Некоторые писатели-ветераны описывали упадок республиканского этоса с радостью, другие – с чем-то вроде злорадства. Роман Яакова Шабтая 1977 года Past Continuous («Непрерывное прошлое»), по сути, является гротескным надгробием старой догматической социалистической культуры, и читателю трудно сказать, счастлив ли автор либо сожалеет о ее потере. Книги Иехошуа Кеназа отражают переход от националистически-коллективистских ценностей, которые часто оказывали невыносимое давление на личность (Infiltration, «Проникновение»), к постмодернистскому обществу, в котором подходит все что угодно, ценности распадаются, а озадаченное старшее поколение наблюдает за чужой, бессмысленной реальностью (Returning Lost Loves, «Возвращая минувшую любовь»). Как было показано в предыдущей главе, книги Амоса Оза и Меира Шалева обращаются